Владимир Березин - Он говорит

Доча моя, гадалка, как-то заехала ко мне с мужем. Выслушав эту турецкую историю, он вдруг оживился и говорит:

— Эко невидаль! У моей маменьки с батюшкой такое под Шатурой много лет идёт. И ничего — живут люди, огурцы содют, как у вас тоже самогон гонют — только в дыму и пламени. Три власти пережили — и ничего.

И сразу стало понятно, что моё будущее определено верно.

Тут дочины свечки и шары вовсе не пригодились».

Он говорит: «Я много думаю о смерти. Время такое, возраст ещё. На самом деле о смерти вообще надо думать, особенно, когда работаешь с напряжением. А я всю жизнь контакты замыкал да провода сращивал — дело своё знаю.

Но тут дело не только в этом — я заметил, что смертей стало больше. Это нормально — людей стало больше и смертей стало больше. Ещё все стали осведомлённей о чужих смертях. Телевизор, интернеты — раньше только по слухам узнаешь, что какой-то актёр помер. Лет десять смотришь с ним фильмы, а он, оказывается, уже того. А теперь всё сразу известно.

Но я тебе расскажу о другом — вокруг смерти довольно много прилипал. Прилипли и на ней живут и выражают соболезнование — и слово-то это довольно гадкое. „Соболезнование“ — сабли в нём какие-то и лизание.

Длинное слово, неприятное.

Что-то в нём тухлое, как в похоронах на деньги собеса.

Я довольно много видел в своей жизни людей, что оживлялись от чужой смерти. Они сразу начинали соболезновать и шикали на тех, кто недостаточно печален. Были и другие, хорошие-то в общем, люди, что останавливались в своей жизни удивлённо, и не знали, как на всё это реагировать. И начинали ныть в телефонные трубки. „Какой ужас, какой ужас“. У меня дед когда умер, я чуть одну девку не прибил. Она всё блажила: „Да он такой прекрасный был, такой милый, я с ним говорила, а как он по телефону отвечал…“

Но это не только со смертью связано. Вот пришла женина подруга, как у меня сын не поступил, так она ну выть: „Ах, в армию теперь возьмут, так это теперь так страшно, ах, ужас“. Я на неё тупо так смотрю и думаю: „Дура ты, дура. Ну что вот тебе до этого? Жизнь твоя пустая, вот ты её моим сыном и заполняешь. Думаешь, мне это вот приятно слушать? Это ты мне таким своим воем настроение поднимаешь, что ли?“

Тьфу, пропасть!

Как-то дом у меня под снос пошёл, так ко мне мои престарелые друзья повадились за рюмкой ныть: „Ах, Михалыч! Родное ведь место, ты к нему прикипел, а уж мы сколько тут пили, тут дети твои выросли, здесь молодость наша прошла, а теперь тебя в Коровино-Фуниково выселяют, ах как горько это всё“…

А Лидия Михаловна и вовсе говорит: „А я ведь тут у тебя в коридоре… Тут меня Петя и зажал, десять лет как с ним развелась уж, а всё это помню“.

Мне, что, не жалко дома моего, вида из окна на Моховую? Качелей во дворе, намоленных, к которым я в мороз языком… Ну, ладно, впрочем, что об этом.

Много жалостливых.

Нет, когда надо реально помочь, то это одно. Я, в силу физической комплекции, довольно много покойников перетаскал. Теперь, впрочем, это как-то стало автоматизировано. Теперь всё иначе — я вот как весной приехал на похороны, так думал — понесу. А там оказалось, что прям из морга дело специальные работники увозят. Попрощались — и в ресторан.

Ну вот теперь и вовсе ничего не надо тащить, если договоришься. Просто потом за урночкой заехать.

А раньше часто нужно было употребить грубую силу. Пятый этаж без лифта, а одна крышка от гроба килограмм двадцать весит.

Конечно, и раньше все эти плакальщики были, хер им на рыло.

Я своим сказал — как помру, чтоб меньше шума было. Ну помер, так помер.

И могил бы я этих не хотел — высыпали б меня куда под куст в симпатичном месте у реки. Растворился бы я среди жучков и паучков, пророс сорной травой, да и ладно.

Эта суета от пустоты внутри людей — они её чувствуют, и ну её заполнять.

Нет уж, ходите так. С дыркой внутри.

Проводку лучше новую сделайте, а то проводка у всех на соплях, а всё туда же.

Жалостные».

Он говорит: «Сейчас гуляют совсем не так, как в наше время. Скупо гуляют, устало, деньги экономят.

У нас не так было. Я тогда в Питере жил.

И вот как-то товарищ мой, фотограф Митрич из Москвы, собрался сходить в питерский клуб „Манхеттен“. Однако местный житель, которого для простоты мы назовём Серж, стал его отговаривать, да так, что всем сразу стало интересно, чем это там таким намазано. Москвичам всегда жутко интересно, как там всё устроено — в стране поребриков и булок. Клубная жизнь в особенности.

Оказалось, что друг самого Сержа как-то ему сообщил: