Андрей Кутерницкий - Первая женщина

Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг услышал хруст веток... Вера подошла ко мне и, ни слова не говоря, легла рядом со мной на землю, прижавшись спиной к моему животу. Она была такая теплая! «Вера...» – сказал я, испытывая лучезарное счастье оттого, что все случившееся сегодня был лишь сон, который просто приснился мне, и она, любовь моя, со мной, и мой ребенок жив. Я обнял ее и прижал к себе еще крепче. Потом я стал ласково гладить ее по животу, по тугим соскам, наполненным горячим молоком. Живот был мягок, и внутри него – я так сильно чувствовал это – жила жизнь. И сердце мое наполнилось радостью. «Я люблю тебя, Вера! – шептал я. – Как я люблю тебя!..» И вдруг открыл глаза.

Предо мной была тьма ночи, в которой между черных ветвей кустов шевелились яркие звезды.

Дрожа в ознобе, я приподнял голову, плохо понимая, где я, что со мной, как я здесь оказался и, главное, что теплое, живое, дышащее я обнимаю и так сильно прижимаю к себе? И вдруг понял, что рядом со мной спит бездомная собака. Она проснулась, обернула ко мне узкую морду с блестящими глазами и опять отвернулась, продолжая спать. Я услышал, как она громко дышит.

В ужасе я вскочил на ноги, чувствуя сильное головокружение и боль в лодыжке.

Совсем близко от меня чернело море. Блеск луны скользил прерывистыми струями по тонким волнам. Небо было хаотично заполнено около лунного диска пепельными тучками. Собака нехотя поднялась, потянулась, с сожалением покидая теплое належенное место, сделала несколько шагов и исчезла в кустах. Я поднес ладони к лицу и ощутил, что и кисти рук, и моя куртка воняют псиной. Я обернулся назад: вдали темнел город с редкими ночными огнями. Над городом, еще чернее, чем мрак осеннего неба, стоял купол Исаакиевского собора.

Голова моя кружилась. Меня крупной дрожью трясло от холода. Я увидел метрах в трехстах от себя пламя костра и прихрамывая пошел к нему. Теперь я все вспомнил, что было сегодня: Вера в роддоме в абортном отделении, живот ее пуст, ребенок мой убит, искромсан на части, умертвлен. Он уже не будет ни видеть глазами, ни дышать легкими. И любовь моя кончена. Я вспомнил, как разбил табличку: «Женская консультация» – на стене родильного дома и как потом бежал от людей, которые хотели поймать меня. Хотя все же какой-то провал в моей памяти был. Я никак не мог вспомнить, где я так страшно напился.

Костер горел невдалеке от деревянных вагончиков на колесах, в каких переодеваются строители. Возле костра на бревне сидел мужчина в ватнике и курил сигарету. Огонек ее то вспыхивал, то погасал. Он приподнял голову, заслышав мои шаги. Старое лицо его озарилось красными отблесками пламени.

– Тебе чего? – грозно спросил он.

– Ничего, – ответил я. – Погреться хотел.

– Откуда ты взялся в такое время?

– Просто шел...

Он вгляделся в меня пристальнее.

– Да ты хорош! Где ты так набрался?

Я не ответил и пошел от него прочь.

– Эй! – окликнул он. – Обогрейся, черт с тобой!

Я сел на другой конец бревна.

– Вы кто? – спросил я.

– Сторож, – ответил он. – А ты чего ходишь один ночью? Здесь убить могут, и никто не найдет.

– А как же вы?

– Я... Я никому не нужен.

Золотое пламя билось в холодном воздухе, мокрые поленья шипели. Вокруг чернела обнаженная земля.

– Я пойду, – сказал я.

– Иди! – согласился он. – У тебя курево есть?

– Есть, – ответил я и протянул ему пачку сигарет.

– Парочку возьму? – спросил он. – Мне еще до утра тянуть, а в портсигаре пусто.

– Возьмите все, – сказал я и побрел в темноту. От одного вида сигарет меня подташнивало.

Он что-то еще говорил мне вслед, но я уже не слушал его. Я шел мимо глубоких котлованов, мимо недостроенных домов с черными провалами окон, мимо спящих бульдогов-бульдозеров, злобно вспыхивающих глазами-фарами, если в них попадал луч луны.

Вдруг я вспомнил, когда и где я напился. На одной из улиц я увидел ярко освещенный магазин; за стеклом его витрины мерцали бутылки с вином и водкой. И я взял на последние деньги, на которые хотел купить ей розу, пол-литра водки. Я боялся, что мне не продадут по возрасту. Но меня ни о чем не спросили и продали. И когда я вышел из магазина, то в ближайшей парадной открыл бутылку и прямо из горлышка до половины выпил.

Что же ты сделала со мной, любимая моя? Я никого в своей жизни так не ненавидел, как тебя! До рвоты, до отчаянного крика из глубины легких, до звериного желания убить тебя, чтобы уже нигде никогда тебя не было, чтобы не было больше ни твоего имени, ни твоего голоса, ни твоего лица! И все потому, что я люблю тебя безумно, безнадежно, неизлечимо! Рыдаю от бессилия что-либо исправить, и люблю!