Иван Зорин - Стать себе Богом

Завтра выборы, будут выбирать самого главного, и папа с дядей Сашей спорят.

Власть негодяев, — пускает табачный дым папа, — вот что такое государство.

Тише, Стёпа слышит! — шикает мать, убирая посуду.

Я — на полу, делаю вид, что играю в солдатики.

Лучшее из худшего, — не обращая внимания, продолжает отец, — вот и весь выбор.

А дядя Саша смеётся:

Не пойдёшь — худшее из худшего подсунут!

Взрослые странные, зачем им нужен самый главный? Он что, вроде Анны Марковны?

Детство золотое, — глядит на меня дядя

Саша, — мечтаешь, мнишь о себе. Радость-то какая! А чего мнишь? Снесла курочка яичко, вылупилась курочка — и весь сказ.

Когда дядя Саша ушёл, папа сел за стол. Он уже год пишет рассказ. Про что — секрет, но мама считает, рассказ не даётся.

Другие за это время, Вася, романы пишут, — щурится она, — а ты всё черновик перелицовываешь.

Роман, Галя, это всего лишь неотредактированный рассказ, — повторяет отец.

И мама кусает губы.

В десять меня загоняют в кровать. Сны совсем не похожи на жизнь, они неправильные, в них всё перепутано. А самый странный из них такой. Я вижу распахнутые ворота, через которые медленно бредёт толпа. Люди, сгрудившись, как бараны, ругаются, от тесноты едва не начинается давка. И тут я замечаю, что ворота стоят в чистом поле, словно триумфальная арка. А кругом просторы, иди — не хочу! От удивления я открываю рот. Мне становится жаль людей, и я кричу: «Эй, слепые, куда же вы?»

Но они не слышат.

И, просыпаясь, я долго лежу с открытыми глазами.

Некоторые буквы я не выговариваю — режутся зубы и неправильный прикус. «До свадьбы заживёт», — заглядывает мне в рот доктор.

А когда эта свадьба?

Завтра Пасха, мама готовит кулич, я крашу яйца. А папа сидит за столом с дядей Сашей.

Ветхозаветному Богу жертвовали агнцев, а новозаветный — принёс Себя в жертву… - говорит он. — И всё равно есть в этом что-то кровавое, языческое. Нет бы людям жизнь наладил, а Он свою отдал, получается, Сам Себе пожертвовал.

Чего взять, тёмный семитский культ, — крутит головой дядя Саша.

А причастие? — гнёт свое папа. — «Пейте кровь Мою и ешьте тело Моё», мы что — вурдалаки?

У нас гостит чужой дядя с лицом таким, будто в лупу смотришь. Он музыкант, настройщик роялей, они с мамой играют в четыре руки. «Чужой» угощал конфетами, но мне всё равно не нравится.

Не стоит понимать буквально, — снисходительно улыбается он. — Это всего лишь метафора.

Как ты можешь, Вася, — поддерживает его мама.

Папа косится из своего угла:

Мы и мясо покупаем в целлофане, не нужно нам этого первородного зверства, замешанного на крови. Говорят о любви, а тут же искупление, грех, страх Господень! А свобода воли? Если не любишь Господа, пожалуйста, — скрежет зубовный.

Тоже нашёл время! — всплеснула руками мама, а они у неё в тесте. — Светлое Воскресенье, а ты.

Надо смиряться, Галина Ивановна, — мягко улыбается «чужой», — и с тем, что иным не дано смириться, тоже.

«Злой, злой. — плачу про себя я. — Зачем обижаешь папу?» А дядя Саша добрый.

Чем философствовать, — улыбается, — лучше бы диван новый купили.

Как прежде, в лесу по ночам кричат совы. Просыпаясь, думаю о смерти, чужой в своём поколении, как и в любом другом. Где мой отец? Где сын? Давно сказано: каждый человек один на свете. Но — страшно! Вот и силишься забыться, цепляясь за воспоминания.

Родители целый день друг с другом не разговаривают и меня будто не замечают. А вечером явился «чужой». Втроём закрылись в папином кабинете. Глухие голоса, а потом вдруг папа как закричит: «Стёпку я вам не отдам!» Мама выскочила красная, вся в слезах. За ней — «чужой»: «Галя, Галя.» И мимо — на улицу. Я — к папе, он за столом — руками голову обхватил, а меня увидел, обнял: «Вот как, Стёпа, бывает… И никто не виноват…» А у самого слёзы. Я в первый раз вижу, как папа плачет.

Мама дома не ночевала, папа несколько раз говорил с ней по телефону. А вечером пришёл дядя Саша. «Отчего так, — крутит рюмку папа, — стоит сойтись поближе, как понимаешь, что рядом с тобой чужой? Это она мне говорит, представляешь?» Дядя Саша молчит, смотрит в угол. «Я понимаю, она ещё молода, красива. Только гадко всё как-то, приходил в мой дом, ел-пил. Эх, о чём это я! Стёпку жалко.»

Перед тем, как родиться, мы девять месяцев проводим у Бога. Это наш утраченный рай, и жизненный опыт ему ничтожная замена. Старость мудра? Но перед вечностью нет возраста! Когда же, с какого момента «я» замыкается в клетку привычек, а мир сужается до кошелька? А природа? Каждый год мириады листьев, цветов и насекомых исчезают и появляются вновь! Неужели вся эта могучая сила создала меня только для того, чтобы я лгал, завидовал и жаждал денег?