Иван Зорин - Стать себе Богом

Опять!

Она вошла незаметно, ткнув ногтем в голые пятки. Андрюша вздрогнул и, соскочив, бросился в коридор.

Ну что ты. Как кошка с мышкой.

Она обожгла меня взглядом.

Однако настроение у Лены менялось быстро. Её визг ещё стоял в ушах, а она уже укрывала ребёнка стёганым одеялом.

Я тебя люблю, потому и наказываю, — ласково шептала она, гладя ему волосы. — Разве я не права?

Пр-а-ва… — успокаивал её Андрюша, постигая азы лицемерия.

Из настенных часов выскочила кукушка. Лена погасила свет, мелко перекрестив спящего:

Андрюшенька, милый.

И опять в её покрасневших, чуть припухших глазах стояли слёзы. С полчаса она гремела на кухне посудой, а потом у меня в комнате твёрдым голосом заговорила о воспитании, долге, помянула Бога.

Ну что ты зло срываешь, он же не игрушка.

Вот именно!

И опять постель утопила всё.

Со временем я окончательно пригрелся. Мне казалось, я научился выносить Ленины истерики. В конце концов, это её ребёнок, а я — кукушка в чужом гнезде. Возможно, Лена права, с посторонним жильцом ему было бы легче.

Раз мы гуляли с Леной по городу. Было холодно, густели сумерки. Перебирая гитару в тусклом свете фонаря, горланил пьяный:

«Жена найдёт себе другого,

А мать сыночка — никогда!»

Я остановился, кинул монету. Он проницательно подмигнул, но Лена уже тянула меня за рукав.

А дома всё текло по-прежнему. Когда вспыхивала ссора, я прятался за дверью, опустив щеколду, разглядывал обои. «А мать сыночка — никогда.» — бубнил я, заткнув уши. А ночью мне снился кошмар. Будто я, ребёнком, лежу в постели, и ко мне является во сне страшная, безобразная хворь. Припадая к моей груди, она алчно сосёт кровь. Я стону от ужаса и, решившись, ударяю её ножом — хворь хохочет и исчезает. А проснувшись, я вижу Лену, которая во сне была моей матерью, — с зияющей на шее раной.

И тут просыпаюсь окончательно.

Незаметно пришла зима. Закружили метели, забили в решётчатые окна, покосив черневший забор. Ан- дрюша всё чаще кусал заусенцы, в его угрюмой сосредоточенности читался упрёк.

В то утро Лена умывала его у раковины, дёргала гребнем упрямые колтуны.

Не крутись, дай вычищу нос!

Я вспомнил, как мыло разъедает глаза, когда стоишь с напененной головой, а чужие пальцы бесцеремонно скребут макушку.

Я сам.

Андрюша попытался разорвать пуповину.

Её лицо исказилось, она по-мужски выругалась, пнув трущегося о ноги кота.

Ма-ма, не н-а-до!

Андрюша втянул шею.

Я стоял боком, ковыряя на стекле изморозь.

Это же твой сын.

Да, мой! — перекинулась она на меня. — А ты — постоялец!

Нервные, выпирающие скулы, голодные глаза. «Заведу себе ребёночка.» Я готов был её убить.

Под растрёпанными волосами у неё рдела шея. Она стала лупить по Андрюшиным испуганно вскинутым ладоням, и каждая пощёчина укрепляла её власть. Во рту у меня вырос кактус, в висках застучало. Я метнулся к раковине, точно крыльями, размахивая обшлагами рукавов.

И тут натолкнулся на стеклянный взгляд.

— П-у-сть убирается! — пронзительно закричал Андрюша. — Он, он один во вс-ё-м виноват! И это было высшей правдой. На другой день я съехал.

В самолёте Иона Кундуль увидел у соседа свою книгу.

Нравится?

Ничего особенного.

А многим нравится.

Ещё бы! Бестселлер.

За долгую писательскую карьеру Кундуль научился держать удар. К тому же спасал псевдоним. Он отвернулся к иллюминатору.

Но соседа было не остановить.

А вы её читали?

Пришлось.

Согласитесь, не шедевр. И зачем писал?

А вы зачем читаете?

Время скоротать.

Может, он тоже?

Едва пристегнули ремни, как внизу уже поплыли огни аэропорта, над облаками засеребрилась луна.

Интересно, он это всерьёз? Пожав плечами, Кундуль улыбнулся:

Со вкусами не спорят.

А я люблю поспорить, — вернули ему улыбку. — Со вкусом.

Кундуль вздрогнул. Когда-то он сам так каламбурил.

Положив книгу на колени, сосед оттянул за ворот цветастый свитер, обнажив загорелую грудь. Кундуль узнал свой жест.

А что, у вас тоже есть книги? — пробормотал он.

Есть. «Шесть миллиардов и один». Повесть о человеке и человечестве. Оригинально, правда?

У Кундуля заложило уши. «Шесть миллиардов и один» было его раннее произведение, которое он повсюду выкупал, чтобы уничтожить. Кундуль, не отрываясь, смотрел на соседа, и ему вдруг показалось, что всё это с ним уже происходило — и самолёт, и книга, и то, как он произносил слова — будто за суфлёром.