Владимир Очеретный - Незадолго до ностальгии

Казалось, пронзительный взгляд Дана стал ещё острее, словно он пытался дознаться, говорит ли Киш искренне или морочит ему голову.

— Интересная мысль, — задумчиво произнёс он.

— Какая именно? — полюбопытствовал Киш.

— А как вы думаете, — Дан переступил через его невысокий вопрос, даже не заметив, — почему связь времён удалось установить именно вам?

— Ну, это-то как раз неинтересно, — хмыкнул Киш. — Это всё равно, что жаловаться «Почему не я? Ведь я больше заслуживал!» — только наоборот. Разве нет?

— Нет, — с неожиданной жёсткостью произнёс Дан, и на мгновенье его серо-зелёные глаза гневно расширились: видимо, ему не понравилось, что Киш счёл его вопрос поверхностным, чуть ли не пустячным (а кому бы это понравилось?). Своим «нет» он недвусмысленно давал понять: если я спрашиваю, значит, это важно , и даже если это неважно, то это всё равно важно , потому что спрашиваю я, понял, дурья башка?

— Я хотел сказать: это неинтересно мне, — миролюбиво уточнил Киш. — Случилось и случилось. Я не склонен приписывать это какой-то своей особой гениальности. Мы, русские, странный народ, нам какие-то вещи — до лампочки… Но, если хотите, я попробую. Итак, почему мне. Во-первых, я никогда не был в Праге, а новичкам, говорят, везёт. Во-вторых, среди моих предков немало археологов, и моему отцу тоже однажды удалось установить связь времён. Почему бы не предположить, что у меня к таким делам генетическая предрасположенность? В-третьих, я участвовал в одном деле по распутыванию генетического путешествия, и подсказал ключевую деталь — окна. По ним мы нашли здание, возникающее в воспоминаниях клиента. А здесь мы имеем дело с дефенестрацией — то есть опять же с окнами. Кто знает, может, у меня особая склонность к делам, где фигурируют окна? В-четвёртых, в истории Праги, этого полного мистики города, есть эпизод, когда некто Эгон Эрвин Киш, журналист, забрался на чердак Старой синагоги, чтобы проверить, действительно ли там, как утверждает легенда, обитает Голем. Правда, у него Киш — фамилия, а не имя, как у меня, но всё же рифма налицо. И, наконец, в-пятых, русская иррациональность — наша национальная забава преподносить сюрпризы из области невозможного, чтобы показать, что нас рано списывать со счётов. Можно, наверное, наковырять ещё разных объяснений, но я и правда не понимаю зачем, ведь они кажутся убедительными только постфактум, а заранее их вряд ли просчитаешь, нет?

— Перешлите мне своё эссе, — после секундного раздумья решил Дан. — Прямо сейчас, ничего не меняя.

Киш вдохнул как можно больше воздуха и медленно выдохнул. Он понятия не имел, кто такой этот Дан, но понимал, что таким людям он ещё не отказывал.

— Вряд ли я могу это сделать, — он придал голосу максимальную доброжелательность, — у меня есть заказчики, и было бы некорректно договариваться с вами за их спиной, даже если именно вы размещали заказ через них.

Это неожиданное препятствие вызвало у Дана еле заметную гримасу раздражения — крылья ноздрей нетерпеливо дрогнули, глаза сузились. Но лишь на мгновенье. В следующее он уже ухмыльнулся:

— Вы, кажется, ещё не поняли, что с вами произошло.

— Ну почему же, — возразил Киш, — если не ошибаюсь, сейчас идёт мой звёздный час — свадьба моей карьеры с мистером Успехом и всё такое прочее. Как говорит в таких случаях мой друг писатель Былинский: «Эту страницу жизни не забудешь до конца смерти». Просто всё произошло так неожиданно, что я ещё не успел пропитаться важностью момента.

— Никто вас не упрекнёт, — ни секунды не сомневаясь, пообещал Дан. — И не переживайте, ваши заказчики не останутся в накладе, даже наоборот, они заслуживают поощрения за то, что так точно сработали и привлекли вас. Давайте своё эссе, я хочу быть уверен, что вы не измените в нём ни запятой.

Киш сокрушённо развёл руками:

— Всё равно не могу. Его у меня с собой нет. Я писал на бумаге — чернилами в тетради. И да: настоящим гусиным пером.

Брови Дана удивлённо взметнулись вверх, и на высоком лбу обозначилось четыре ряда морщин:

— Вы всегда пишете от руки?

— В общем-то нет, но иногда да, — поведал Киш. — Не могу сказать, что тут был какой-то специальный расчёт, скорей, интуитивный порыв: так мне было легче настроиться. Когда пишешь о старине, перо естественней, не правда ли?

— И на каком языке вы писали?

— На латинском — каком же ещё? Это же просто напрашивалось. Правда, там встречаются фразы и даже абзацы на русском, это же всё-таки черновик, но основной текст — старая добрая латынь.