Алексей Никитин - Истеми

Минутой позже я говорил по телефону с Курочкиным, а еще через четверть часа поворачивал с Трехсвятительской улицы на Костельную, где он жил. Начинался час пик, центр был забит машинами, но я успел проскочить тихими переулками. Выбери я Владимирскую или Крещатик — добрался бы только к вечеру.

— Компрадор, ты до чего страну довел? — потребовал я ответа у Курочкина, встав на пороге его гостиной. — В городе машин — не протолкнуться. Если народ и дальше будет нищать с такой же скоростью, нам понадобятся двухъярусные дороги…

— А вместо лаврских пещер — паркинги.

— Там же тесно.

— Расширим, углубим, проведем вентиляцию, канализацию и электричество.

— Нет у тебя ничего святого, Курочкин, — огорченно вздохнул я.

— Нет, — согласился Курочкин. — И вообще, я по утрам, вместо сока, пью кровь христианских младенцев, а закусываю мощами лаврских угодников.

Я живо представил Курочкина на кухне со стаканом крови и коричневой ногой Нестора Летописца на блюде. Желудок тут же возмутился и забился где-то на подходе к гортани.

— Ага, — заметил Курочкин, — противно тебе стало. А мне вот, не шутя, один тип предлагает проект модернизации пещер. Я проект завтра заверну, а еще через день все газетки, сколько их у него есть, начнут аккуратно мазать меня жидким навозом. Увидишь.

— Ну, ладно, — неопределенно согласился я. — Зато сейчас ты затравленным не выглядишь. Я тут на днях прочитал, что тебя объявили секс-символом украинской власти.

— Ага. А вы не читайте, доктор, перед обедом желтую прессу.

Можно, конечно, и не читать, Курочкин от этого хуже выглядеть не станет. Лет двадцать назад кто-то, скорее всего это был Канюка, назвал Курочкина человеком-единицей. Худой и длинный Курочкин с выдвинутыми вперед носом, подбородком и кадыком, с животом, через который при желании несложно было прощупать позвоночник, вызывал жалость и сочувствие у всех дам постбальзаковских лет. Его прикармливали буфетчицы и вахтерши, мамы и бабушки его друзей и знакомых, и отдельно — моя мама. Сколько я его помнил, Курочкин отличался всеядностью. С годами он отяжелел. Сквозь чуть подрумяненную искусственным солнцем кожу просвечивает нежный жирок. Прежней единицы в нем уже не разглядеть, Курочкин гладок, зализан, и если бы не регулярная возня с железом, был бы похож на ноль. Такой поджарый, подтянутый ноль.

— Не получал сегодня по почте ничего? — спросил он меня.

— С утра — нет. То есть, ничего серьезного.

— Хорошо. Ну, это ты, конечно, помнишь…

Он положил передо мной распечатку ультиматума. «История последних лет доказала существование в Словеноруссии…»

— Помню.

— Так вот, он, как и обещал, начал войну.

— Кто, он?

— Кто, кто? Сашка Коростышевский. Римский Император.

Этого не могло быть. Курочкин не хуже меня знал, что Коростышевский никакой войны начать не мог. В первых числах октября 86-го, когда все солдаты срочной службы нашего призыва, переведенные приказом министра обороны СССР из дедушек в дембеля, срочно доклеивали последние фотографии в дембельские альбомы, Сашкин БТР попал в засаду в пригороде Герата, был подбит и сгорел. Тогда сгорел и Сашка, и весь его экипаж. И это точно, абсолютно точно. Никто из них не спасся.

— Бой с тенью, понимаю.

— Давыдов! Его тень вчера раздела меня на девяносто миллионов. И это только начало.

— Внушительное начало, — согласился я. — Вот меня, как ни старайся, на девяносто миллионов не раздеть. Давай, может, подробнее и по порядку.

— Хорошо, — кивнул Курочкин. — Только позже. Я тебе сюрприз приготовил. Поехали.

— Представляю. Своим детям, если они у меня есть, я завещаю не пить мою колу и избегать твоих сюрпризов.

Мы вышли во двор. С мокрого фанерного щита у входа в костел, раскрывал нам сырые объятья папа римский.

— На твоей поедем, — Курочкин поежился и поднял воротник пальто. — Мою слушают в десять ушей. Что за погода? Третья неделя весны заканчивается, а холодина, как на Новый год. Что за страна?! Ну, едем, что ли?

— Куда едем-то?

— Обедать. Я в это время обычно обедаю. Тут недалеко.

Обедал Курочкин, как оказалось, возле Золотых ворот. Пешком мы бы туда дошли минут за пятнадцать. На машине едва за час добрались: весь центр города уже был наглухо закупорен.

— Взял бы ты, что ли, свою мигалку. Есть у тебя мигалка? — спросил я Курочкина, когда понял, что стоим мы основательно и простоим еще долго.

— А зачем нам маячок? — буркнул он и протянул мне письмо. — Только людей даром злить. Сам, небось, звереешь, когда пижоны с маячками жить мешают, а туда же. Посмотри, пока стоим. Он протянул мне письмо.