— Добро, — сказал главный геолог, — остались два полетных дня. Выдержишь?
— Без проблем.
Он вздохнул и, не глядя в глаза, подал ей конверт.
— От начальника.
— Ого, — удивилась она. — Что там? Премия?
— Ступай, ступай.
… Это были стихи. Ей хотелось стихов? На здоровье.
Ты ждешь, когда засеребрит
Неслышный иней лет,
Ты что-то ждешь, не слышен ритм
Прошедших зим и лет.
Ну, а пока какой ценой
Ты платишь, чтобы сметь?
Ты плачешь больше, чем иной,
Твоя монета — медь.
Ни медь волос, ни бронза рук,
Ни золото ума,
Овал лица — волшебный круг,
А в искрах глаз — туман.
В тебе всем нравится одно:
Ты — карамель «бон-бон»,
Как в бочке-сказке ты о дно
Стучишь — и вышла вон!
Это был меткий выстрел. Лежа лицом вверх, она стала приходить в себя.
— Астра! — подошел снаружи Кир. — Моя помощь нужна?
— Ни в коем случае.
— Я с тобой, — он протянул руку в палатку.
Она коснулась ее, они словно поцеловались кончиками пальцев. Он ушел, насвистывая из «Кармен».
Астра лежала тихо-тихо, глядя перед собой сухими глазами.
— «Бон-бон», — бились мысли. — Сама виновата. Созрею, дозрею… Кто кричит об этом?
Села, подперев щеки ладонями. Была уже ночь, чистый серп месяца висел над деревьями.
Ответ! Нужен ответ. В стихах.
… Наутро Володя прилетел в девятом часу. Его угостили малиновым киселем и пирожками с ягодой, а он высыпал на стол пригоршню мелких городских конфет.
— Для таких пассажиров ничего не жалко.
Она засмеялась и вспрыгнула в откидную прозрачную дверь.
— Вперед!
Пролетая низко над долиной, увидели отряд Кира. Эрсол махал рукой.
— Этот мальчик, Володя, мечтает о десантниках, которых ему не видать. Прокати его хоть пять минут, — попросила Астра.
— Можно.
Вертолет сел вдали от купы деревьев. Всадники мчались к нему стрелой.
— Хэть, хэть, хэть, — горячил коня Эрсол, пригнувшись к холке смуглым монгольским лицом. Как это было красиво! Он осадил коня метрах в шести от вертолета.
— Володя, это Эрсол, будущий воздушный десантник. Ему очень-очень нужно подняться в воздух, — обняла мальчика Астра.
— Залезай, салага, — рассмеялся пилот.
Они взлетели. Кир едва удержал на месте испуганных коней.
— Привет, — поцеловал он Астру, — Как дела?
— Хорошо, — она скользнула лицом по его груди.
— Окаста взъярился на тебя, аки тигр. «Уничтожил, я ее уничтожил!»
— Хотел уничтожить. А я не далась.
— Умница.
Они помолчали. Рыжеватый, похожий на отца, но синеглазый, с выгорающими на солнце почти белыми бровями, он положил руки ей на плечи.
— Скажи, Астра… Ты помнишь, как мы встретились?
— Да.
— Что это было?
Она вздохнула, подбирая слова, глядя ему в глаза.
— Самосохранение. Меня с детства так грузили в семействе, можно сказать, уничтожали как траву, и я искала любви, как почвы под ногами.
— Нашла?
— Нет, конечно. Но укрепилась, ощутив себя желанной.
— В геологию поэтому пошла?
— Отчасти. Хотелось скрыться от них подальше.
Он кивнул.
— Примерно так я и думал.
— Ты столь проницателен, Кир, или все это у меня на лице?
— И то, и это.
Он привлек ее к себе.
— Дальше пойдем вместе?
Глядя ему в глаза, она легонько кивнула.
— Да.
Сделав широкую «восьмерку», вертолет шел на снижение. Эрсол смотрел сквозь прозрачные стенки и днище машины. Наконец, счастливый, ошеломленный, спрыгнул на траву. Астра села на свое место, и вертолет улетел.
Тем временем из Кызыла в третьем часу пополудни, когда вертолет работал далеко на южных отрогах заснеженного Танну-Ола, в лагерь возвратилась машина. Задача была выполнена. Деньги и ведомость на зарплату, кипа квитанций, пачка писем из Москвы лежали в портфеле. Окаста, разминаясь, прошелся между палаток, покосился в сторону лужка, где стоял выцветший, туго натянутый и плотно застегнутый домик.
«Я все прочту в твоих глазах» — он взглянул на часы.
— Окаста Савельич, вам письмо, — окликнул Корниенко.
— Мне? — уже понимая, рванулся он.
Бросился к себе, выхватил листок из конверта.
Мой друг, не правда ль, ты неправ,
Портрет писало не твое стило,
Я не сержусь, но истинно ли то,
Что отразилось в мутных зеркалах?
Начертана блистательная внешность,
Удар направлен в уязвимые места,
Но где забыта радость? Где поющие уста?
Где «
в сердце холодеющая нежность »?
Полусерьезно и полушутя
Я объявляюсь жизненным банкротом.
Но жизнь трубит ликующие ноты.
Поэт ошибся в схеме бытия.
«Милая — взликовал Окаста. — Не потерпела!»
Читать дальше