Астра - Избегнув чар Сократа

В растерянности она оглянулась по сторонам. И вдруг сквозь сумерки и сетку дождя увидела всадника!

— Кир, Кир!

Обрываясь на кочках, помчалась бегом навстречу, скорее, скорее… Нет. Это старая коряга, уродливая, как само зло, торчала из болота среди низких кустов. В тяжелых, полных воды сапогах Астра поплелась обратно. Бедный Каурый, живая душа, встретил ее настороженным «то-то-то», низким звуком испуганного существа, раненого, заседланного, стоящего на привязи в темном лесу. Где же он? Неужели за перешейком? Неужели придется… а неужели нет?

Полевую сумку с картами она укрепила впереди, плащ обернула вокруг пояса, потрепала по шее коня и, уже не колеблясь, взялась за ветви корявых березок. На коленях, локтях, по-звериному, обрываясь, постанывая, повизгивая, стала продираться в зарослях выше и выше. Гребень. В последний раз всмотрелась в оставляемую долину — нет? И повернулась спиной.

По другую сторону было темнее и глуше, тайга спускалась чуть не к самому руслу, над прибрежным лужком молочно белел туманчик. А правее и выше, в глубине склона что-то светлелось и двигалось. Они!

— Кир, Кир!!

Ухая в ямы, проскальзывая, царапаясь о невидимые уже ветки, скатилась вниз, скорее, скорее… Что за чудище? Перед ней топорщился вывороченный бурей кедр. Ствол его давно истлел под толстым зеленым мхом, но корни сохранились отлично; скрюченные горстью, они крепко удерживали в своей путанице серую почву. Она и светлелась издали, и словно двигалась за кустами.

Все. Идти больше некуда.

Впервые Астра подумала о себе. Одна, в тайге, ночью? Не сон ли? Неужели это она, та, что она в себе знает, неужели это она стоит под дождем, в черном ущелье, мокрая до нитки? Что происходит? Что вообще с ней происходит?

Изогнутые корни дерева напоминали низкую крышу. Под нею было сухо и даже постлано шелковистой травкой. Смешно сказать, но такого местечка не найти сейчас далеко окрест этого места! И не веря, не принимая, но подчиняясь, она опустила на землю тяжелую сумку. Умостила в голова, разделась донага (ночевать в мокром — прямая угроза здоровью, а ей еще жить да жить, ей и ее будущим детям), завернулась в холодный плащ и сжалась в норе под корнями.

Наступившая темнота была абсолютной, кромешной. Дождь перестал. Соседнее дерево тихо поскрипывало «скрип-скрип», падали редкие капли с ветвей «кап-кап», по черноте плавали круги, чудились шаги, дыхание…

Рассвет занялся холодный и ясный. Содрогаясь от ледяной одежды, она снарядилась, и на негнущихся ногах направилась обратно, «туда, туда», по тяготению. Мокрый лужок добавил холода в сапоги. Вновь начались цепляния за ветви, звериные усилия, подъем. Что вело её? Мыслей не было, их заменяло чистое зрение как-то на окраине, без слов. Пухлые белые тучки на освещенной зелени косых хвойных склонов напоминали на китайские акварели… Гребень. И тупое глядение без осознания: две лошади, две чистые спины внизу на траве, палатка… В ней по босяцки, прямо на седлах, спящий Кир.

Выскочил, замер, потрясенный ее появлением, черными кругами под глазами, пересыпанной землей головой.

— Господи, — сипло произнесла она и дотронулась до его руки.

Он чуть не закричал. Виноват!

Потрескивал огонь, закипал чай. Лилась живительная человеческая речь. О боковом просвете, куда его занесло, об отчаянном броске под грозой в темноте, о встрече с привязанным конем на тропе. «К коню-то она вернется». Видя, что слова целительна для нее, Кир говорил без умолку, обо всем подряд. О том, что по пути на Байкал ехал рядом с водой, голубой, ясной, об ощущении большой чистоты озера, о том, что тот берег напоминал синие холмы-медведи. О гранитной слюдистой гальке на берегу. И вновь о медведях, как при охоте в прошлом году на Яяне, стреляя по уткам, они потревожили спящего в кустах медведя, и тот с перепугу сломал пару деревьев и сокрушил трухлявый пень, удирая от них. О том, что маленький пароходик, на котором плыли по Амуру, к каждой пристани поворачивался одним и тем же бортом, будто глухой на одно ухо, хотя бы для этого надо было развернуться в обратную сторону, что в какой-то деревушке мужик тащил за ошейник поросенка. Наконец, он наполнил эмалированную кружку чаем, добавил сгущенки, размешал и протянул ей. Рука ее дрогнула, горло перехватило. Тогда он сел рядом и стал поить ее с ложечки.

В середине дня они перешли ручей вброд и продолжили маршрут.

Тандын задрожал, увидев исхудавшего коня.

— Прости меня, Тандын.

— Плохая рана, плохая рана, — заморгал старик нависающими веками.