Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

В гостиной обнаружился еще один поломанный табурет. Секретер лежал поверженный на полу, осколки чашек, бутылок покрывали старый палас, было здесь и несколько пустых сигаретных пачек, серые от пыли пластиковые бутылки в углу, похоже, сюда приходят иногда выпивать, да может, те же цыгане и приходят. В другом углу к стене притулились стопки старых книг, в таких заброшенных зданиях книги — это всегда интересно, любопытно, что человек читал, чем жил, какое печатное слово вкладывал в свое существование, если есть книги, я их всегда разглядываю, иногда среди страниц находятся спрятанные там черно-белые фотоснимки, мужчина и женщина, море, маленький ребенок, строгий человек в форме, подпись «Ялта, 1975» или «Таганрог», год не указан, или «Вася и Леночка», а на фотографии только тридцатилетняя женщина на табурете, почему «Вася и Леночка», куда дели «Васю», существовал ли он на самом деле или так, выдумки от внезапного одиночества, живешь себе, живешь, а родители умерли, и твоя лучшая подруга, которая говорила: «Да ну их, Леночка, этих мужиков, ничем не оправдывают они своего существования», которая обещала, что всегда будет с тобою рядом, потому что вы настоящие подруги, вдруг выскочила замуж, и понеслось: пеленки, распашонки, ревущие младенцы, супы, борщи, каши, с тобой видится редко, некогда, а интернета еще, чтоб изливать сюда свое горе и одиночество, не изобрели, вот и выдумываешь какого-то Васю, наряжаешься, чтоб покрасивее, фотографируешься в салоне, фото тебе печатают, отдают, подписываешь его «Вася и Леночка», хотя никакого Васи в твоей жизни не существует, но, если подумать, ведь и в моей жизни никакой твари размером с колесо обозрения не существует; тогда что же я тут делаю?

Это было словно озарение. Я огляделся: зачем я здесь? Ради старой пустой шкатулки? Я поднял со стопки книг верхнюю, это было издание какого-то неизвестного мне советского автора, стотысячные тиражи в прошлом и полная безвестность сейчас, как такое может быть, я отложил книгу, поднял следующую, там было что-то про колхоз, про единение крестьянского люда, совершенно невозможно читать, я отложил и эту книгу, заглянул за стопку, вдруг там что-то есть, но ничего не было, только пыль.

Я обошел комнату, заглянул под табуретку, поворошил ногой осколки посуды в опрокинутом серванте, открыл дверцы, пусто, только за одной лежал моток бинт-резины, как в детстве, из такой получалась отличная тетива для луков и рогаток, только тогда мы не знали, где ее достать, а тут, глядите-ка, лежит прямо в серванте нетронутая, только рогаток и луков я уже не делаю, все осталось в восьмидесятых, посреди забытого солнца детства.

Из гостиной было еще два выхода, оба вели в маленькие комнаты, в одной было то самое маленькое окошко с пепельницей в виде голубки, я взял ее в руки и чуть не выронил; было бы жаль разбить драгоценность из прошлого, слава богу, все-таки удержал, осмотрел внимательно, как если бы это была действительно важная вещь, и положил обратно на подоконник. Больше ничего в комнатке не было, только доски музыкально поскрипывали, когда я на них наступал, и для создания музыки я нажимал подошвами ботинок то там, то здесь, извлекая организованные по высоте и во времени музыкальные скрипы, это было забавно, но скоро наскучило, и я решил осмотреть последнюю комнатку, а потом убраться отсюда восвояси, потому что ясно, что шкатулки в этом доме нет; цыганчонок соврал, а может, и не соврал, прошло уже достаточно времени, кто-то мог забрать ее, какая теперь разница.

Но шкатулка была. Она лежала среди хлама в последней комнате, на перевязанной стопке советских журналов «Радио». Я даже вздрогнул, когда ее увидел; не ожидал.

Я осмотрел комнату: не считая кучи старых вещей на полу у противоположной стены, здесь тоже не было ничего, на стенах выгоревшие обои с мишками, может, в прошлом это детская, но игрушек не видно, впрочем, их могли забрать, когда переезжали; слева на стене небольшой коврик с изображениями каких-то глаз, силуэтов, пирамид, обычный коврик из советского прошлого, я боялся таких в детстве, думал, что за ними что-то скрывается, черная тварь, и вот сейчас тень этого страха коснулась меня, я взял ковер за уголок и отогнул от стены, чтоб посмотреть, что там, вдруг дыра, в которой прячется черная тварь, но ничего не было, стена с мишками и больше ничего. Я опустил уголок ковра, и он лег на место. Подошел к куче хлама. Да, это моя вещица, пустая деревянная шкатулка, обитая кожей: она успела побывать в бомбоубежище, у меня дома, в детском садике Майи, потом у цыган и, наконец, попала сюда. Я наклонился и поднял ее. В шкатулке что-то тарахтело.