Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Майя притащила лист бумаги. На нем была изображена высокая худая фигура. Голова похожа на помидор с выпученными шарами глаз. Шеи нет. Руки и ноги тонкие и изогнутые, как проволока, пальцы длинные. В животе — черная дыра в виде спирали; или не дыра, просто спираль, не понять. Такой вот детский рисунок.

Майя сказала:

— Папа, смотри, я нарисовала твоего большого черного дядю.

Она обняла меня:

— Ты его не бойся, папа.

Я говорил себе: это навязчивая идея. Все эти черные люди, все эти твари размером с колесо обозрения: всего этого нет и не может быть, и очень хорошо, что я это понимаю. Однако то, что я об этом постоянно думаю, тревожусь и боюсь, — первый шаг к шизофрении. И очень хорошо, что это я понимаю тоже. В интернете, например, часто можно встретить откровенно больных людей, которые не осознают своей болезни; к счастью, они не опасны ни для себя, ни для мира, потому что их навязчивая идея обычно связана с вещами слишком глобальными, чтоб это можно было воспринимать серьезно. В целом мне кажется, что любой сетевой деятель, тесно связывающий свою жизнь с политикой (пусть даже на уровне сплошных перепостов), по сути шизофреник; читать и слушать то, что такой человек несет, часто попросту невозможно. Кроме того, определение шизофрении, вычитанное мной в Википедии, очень подходят для любых слишком уж политически активных граждан: неадекватный аффект, фантастический бред, социальная дисфункция — все это в той или иной мере присуще излишне политически настроенным; сложно сказать, присутствуют ли в среде таких активистов слуховые галлюцинации, но то, что одну и ту же вещь в зависимости от политической ориентации они воспринимают совершенно по-разному, по-моему, очевидно.

Что касается меня, то с моей черной тварью можно было бороться. Во-первых, книга: перенеся ее в «Колыбельную», я словно бы запер ее там и долгое время она не появлялась совсем или являлась лишь в тенях, о которых я тут же забывал. Во-вторых, рак. Пока я бился с болезнью, тварь не появлялась; было не до нее. Это, кстати, дало мне лишний повод убедиться: никакой твари на самом деле нет. Всего лишь выдуманный страх, который необходим, чтоб заполнить пустоту страхов настоящих.

Но иногда я сомневался. Иногда я думал: а вдруг это на самом деле. Вдруг эта тварь существует: где-то совсем рядом, на границе видимого мира, чего-то ждет. Очень хотелось поговорить с кем-то обо всем этом; есть ведь небольшой шанс, что я не схожу с ума. Может, стоило поговорить с Яной — но она подумает, что я шучу, пытаюсь разыграть ее. А если поверит, станет хуже. Ей хватает моего основного диагноза, она постоянно на нервах и при любом подозрении на рецидив тащит меня в онкоинститут. Теперь будет таскать еще и в психушку. Конечно, можно поговорить с Крупковским. Он достаточно безумен и открыт, чтобы выслушать что угодно — особенно, если выпьет. Он ходил на курсы, где занимался изучением эгрегоров; он верит в древних славянских богов; тесно общался с оккультистами; если кто и способен поверить в эту дичь, то только он. Пару раз я пытался поговорить с ним: он и Димка со временем свыклись с моим диагнозом и все чаще приходили играть к нам в настольные игры — из-за опасности ликвореи мне следовало ограничить передвижение и вообще любые физические нагрузки, поэтому о походах в заброшки пришлось позабыть, по крайней мере на время. Я увлекся настолками, и это увлечение помогло мне справиться с одиночеством. Одной из любимых игр стал «Древний ужас» по мотивам книг Лавкрафта. В этой кооперативной настольной игре надо спасти планету от древнего бога, желающего поработить или уничтожить Землю; не допустить его пробуждения либо как-то одолеть его, если он сумел пробудиться. Игра захватывала. Крупковскому она тоже понравилась: вся эта настольная мистика и оккультизм были в его духе. Как-то после партии, в которой нам противостоял сам великий Ктулху, я попытался поговорить с ним о моем личном маленьком древнем боге, который преследует меня с детства; но беседа не заладилась. Крупковский решил, что я шучу, Дима вмешался, и разговор действительно свелся к шутке; все посмеялись, а затем предложили раскинуть еще одну партейку — на этот раз против Азатота, вечно жующего султана демонов. Была еще одна попытка поговорить, но в тот раз Крупковского сильно развезло после пары кружек пива, и он, кажется, не совсем меня понял, потому что отвечал невпопад, совсем на другой вопрос, причем с таким видом, словно оказывает мне большую услугу; помню, я жутко на него разозлился, но не подал вида и разговор быстро свернул. После этого я решил для себя, что мое безумие — это моя личная проблема и ни с кем ею делиться не стоит.