Дебора Леви - Заплыв домой

— Почему ты не прочитал мое сы-сы-сы…

«Моя сладкая». Ей показалось, что он так сказал, когда она надавила на тормоза. Машина встала на краю обрыва. Его голос был искренне нежным, когда он произнес: «Моя сладкая». В его голосе что-то переменилось. У нее гудела голова, как после пятнадцати чашек крепчайшего кофе, которые ты выпиваешь одну за другой. А потом заедаешь дюжиной кусков сахара. Она заглушила мотор, подняла рычаг ручного тормоза и откинулась на спинку сиденья. Наконец-то. Наконец-то он с нею заговорил.

— Это нечестно, когда ты даешь мне свое стихотворение и притворяешься, что хочешь узнать мое мнение о его литературных достоинствах, тогда как на деле ищешь причины жить. Или причины не умирать.

— Ты тоже ищешь причины жить.

Он наклонился к ней и поцеловал в закрытые глаза. Сначала — в левый, потом — в правый, словно она уже лежала в гробу.

— Я не лучший читатель твоего стихотворения. И ты это знаешь.

Она размышляла над его словами, посасывая синюю леденцовую мышку.

— Умереть — это не главное. Главное — принять решение умереть.

Он достал из кармана носовой платок и прикрыл им собственные глаза. Когда-то он поклялся себе, что его жена с дочкой никогда не увидят в его глазах страха, паники или растерянности. Он любил их обеих, жену и дочку, он любил их безумно, и поэтому они никогда не узнают, что он замыслил уже давно. Непрошеные слезы изливались из него горячим потоком, как они изливались из Китти Финч в том саду, где были больные деревья и невидимые рычащие собаки. Он должен был извиниться за то, что не справился со своими желаниями, за то, что не выстоял до конца.

— Прости меня за все, что было в «Негреско».

— А что было в «Негреско» такого, за что теперь надо просить прощения?

Ее голос был мягким, уверенным и рассудительным.

— Я знаю, ты любишь шелк, поэтому я надела шелковое платье.

Он почувствовал, как она прикоснулась к его мокрой щеке. Ее волосы пахли его туалетной водой. Близость с ней подвела его к краю чего-то правдивого, настоящего и опасного. К краю всех мостов, где он подолгу стоял в раздумьях во многих городах Европы. Над Темзой, что течет на восток через Южную Англию и впадает в Северное море. Над Дунаем, что изливается из Шварцвальда, черного леса Германии, и несет свои воды к Черному морю. Над Рейном, который впадает в Северное море. Секс с Китти Финч подвел его к желтой ограничительной линии на всех вокзалах и станциях, где он стоял и готовился сделать последний шаг. Паддингтон. Южный Кенсингтон. Ватерлоо. Однажды — в парижском метро. Дважды — в берлинском. Он давно думал о смерти. Мысль броситься в реку или под поезд мелькала всего на секунду, отдаваясь дрожью в коленях. Один удар сердца, резкий рывок, маленький шажок вперед, но потом — шаг назад. Всегда шаг назад. Обратно к пяти кружкам пива по цене четырех, к жареной курице, которую он готовил для Нины, к чашке крепкого чая, «Йоркшира» или «Тетли», но только не «Эрл Грея». Обратно к Изабель, которой никогда не было рядом.

Да, он не лучший читатель ее стихотворения. Он не тот человек, у кого стоит спрашивать, жить ей или умереть. Потому что он сам уже почти не здесь. Он так и не знает и, наверное, не узнает уже никогда, какую страшную катастрофу носит в себе Китти Финч. Она говорила, что забыла почти все, что помнила. Ему хотелось закрыться, как закрывается магазин Митчелла и Лоры в Юстоне. Все, что было открыто, должно закрыться. Его глаза. Его рот. Его ноздри. Его уши, которые все еще слышат. Он сказал Китти Финч, что прочитал ее стихотворение и с тех пор оно бьется у него внутри. Она настоящий поэт, проникновенный и мощный, и ему искренне хочется, чтобы она воплотила свои мечты. Пусть непременно увидит Великую Китайскую стену, пусть приобщится к красочным грезам Индии, пусть не забудет и о чудесах ближе к дому, о таинственных светящихся озерах в Камбрии. У нее впереди еще столько всего интересного.

Уже стемнело. Китти сказала, что тормоза в прокатной машине совершенно убитые и что она ни черта не видит, даже собственных рук на руле.

Он сказал, что ей надо смотреть на дорогу, просто смотреть на дорогу, и пока он говорил, она целовала его и одновременно вела машину.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Жизнь стоит того, чтобы жить, лишь потому, что мы надеемся, что когда-нибудь все наладится и мы вернемся домой целыми и невредимыми. Но ты не вернулся домой невредимым. Ты вообще не вернулся домой. Поэтому я и приехала, Йозеф. Я примчалась во Францию, чтобы спасти тебя от твоих мыслей.