Юрий Буйда: Третье сердце

– Тео, черт возьми! – зашипела Мадо. – Мне больно!

Жандармы остановились в замешательстве, сбились в кучу.

– К церкви! – приказал Тео. – Шагу, Мадо!

Пока они двигались к храму, Тео внимательно следил за жандармами, но ни один из них даже не попытался взять его на мушку, опасаясь, видимо, за жизнь ребенка. Ребенка-калеки. Конечно, их проинструктировали, объяснив, как опасна Мадо, Мадлен Дюмонсо, но они видели ребенка на костылях…

Наконец Тео и Мадо протиснулись между створками тяжелых дверей и оказались внутри храма.

Алтарь был ярко освещен, перед ним стоял высокий человек в черном. Он обернулся, перекрестился и медленно двинулся к ним. Из-за колонны за ним со страхом наблюдал служка, тощий и косоглазый.

– Что теперь? – спросила Мадо. – Черт, надо искать выход, Тео!

– Где вход, там и выход, – глухо сказал Тео. – Вот уж не думал, что придется умирать в такой глухомани.

– Я не хочу умирать, – проговорила Мадо, лязгнув зубами. – Они запрут меня в больнице, я знаю. Они разденут меня догола, а потом… Знаешь, что они сделают со мной потом? Я не хочу умирать. Я убью кого угодно, но вырвусь отсюда! Убью!

Тео промолчал.

– О чем ты думаешь? – спросила Мадо.

– О каске. Зря я оставил ее в машине.

Вершина храма тонула в ночной темноте. Эта церковь поражала воображение и при дневном свете, но сейчас она казалась и вовсе не делом рук человеческих, а частью дикой природы, результатом тектонических сдвигов в земной коре, лопнувшей под натиском кипящей магмы, выбившейся из темного сердца земли потоком лютой злобы, но остановленной Господом, Который всюду попирает зло, и превращенной Им в Его дом. Утратив в темноте четкость очертаний, храм высился на холодном ветру грубой, уродливой, омерзительной и почти бесформенной глыбой, в глубинах которой, однако, и горел негасимый свет любви и жизни. И если жилые дома и даже дворцы мертвы без людей, мертвы и бессмысленны, то этот храм не нуждался в людях, чтобы обрести смысл, – он сам и был смыслом, а люди нуждались в нем…

Становилось все холоднее.

Громыхая мерзлыми деревянными бортами, прибыли еще два автомобиля с подкреплением. Машины поставили так, чтобы свет фар падал на массивную дверь церкви. На площади разложили несколько костров, у которых грелись вооруженные люди.

Местный жандарм, Арман, угощал товарищей крепкой водкой. Некоторые наполнили ею фляжки – ведь неизвестно, сколько еще предстояло торчать на холоде.

Штурмовать храм было бессмысленно – его стены могли выдержать прямое попадание крупнокалиберного снаряда, да и дверь можно было пробить разве что из пушки. Во времена альбигойских войн засевшие в этом храме еретики выдержали многомесячную осаду крестоносцев, возглавляемых папским легатом аббатом Мило. Крестоносцы пытались с помощью тяжелых катапульт разрушить храм, но им это не удалось. В старину хорошо строили.

Преступник был вооружен и в любой миг мог пустить в ход оружие, как делал это уже не раз. Буквально несколько часов назад в деревушке близ Вьерзона он зарезал бродячего циркача – мужчину нашли в гостинице на полу в луже крови. Уже было известно, что он воевал в составе Русского легиона чести, входившего в Марокканскую дивизию, не раз демонстрировал храбрость в бою и был награжден четырьмя крестами – двумя французскими, с бронзовой пальмой и серебряной звездой, и двумя русскими. Как говорится, бывалый человек, не раз смотревший смерти в лицо. Да и отступать ему некуда. Неизвестно, что он задумал. Впрочем, выбора у него не было: войти и выйти из церкви можно было только через главную дверь. Но на всякий случай храм окружили цепью жандармов.

После недолгого совещания было решено послать в храм парламентера. Идти вызвался Арман: «Все же он мне уже не чужой – моя тетушка угощала его коньяком».

Он постучал – дверь приоткрылась.

Через минуту Арман вернулся и доложил начальству, что преступник требует привезти его каску, которая осталась в автомобиле.

За каской отправили грузовик с отрядом жандармов, они вернулись через час – Тео не смог объяснить, на какой дороге он оставил свой автомобиль, – и каску, тщательно осмотрев, через того же Армана передали в церковь.

– У него больше нет никаких просьб, – доложил Арман. – Похоже, он запирает дверь церковной скамьей. На дверях изнутри есть железные петли, в которые входит спинка скамьи. С ним девочка, кюре и служка Жан-Жак.

– Что он говорит?

– Ничего не говорит. Он думает. Он так и сказал: мне надо подумать. – Арман помялся. – Его казнят, господин комиссар?