Наталия Медведева - Мама, я жулика люблю!

— Алло!

— Слушай, что было… Я зайду, а?

— Давай, я пока дома.

Ну что могло быть у Зоси? Заранее все знаю. Зося, она же Надя, вот оставлена в школе. На второй год, правда. Комедия! Да ее надо было с почестями, с салютом выпроваживать. Она же не давала им покоя с шестого класса: когда заявилась в черном капроне, когда выкрасилась в блондинку, когда вытаращила накрашенные уже глаза, пораженная тем, что у Пифагора есть штаны, и они во все стороны равны; когда послала историка в присутствии тридцати одного тринадцатилетнего учащегося на хер, причем сделав его из Борисыча — Абрамычем. И вот Зосе не надо думать о своем будущем, они за нее решили и подумали. Она все так же будет ходить в школу — прогуливать. Через пару месяцев после начала учебного года им-таки придется ее выставить, вручив аттестат. Она к этому все усилия приложит. Вот тут и таится ее великое комбинаторство: в петэу-то поступать уже будет поздно! Остаток года она посвятит любви к Павлу, подрабатывая в каком-нибудь магазинчике. Может, в той же булочной, где и ее мамаша. И всего четыре часа в день — она ведь несовершеннолетняя.

Зосины истории я слушаю уже полтора года. Она ранняя. «Он овладел ею!» — так пишут в романах? По-моему, она сама изнасиловала его, Павла, в тринадцать лет. А может, родилась она без девственной плевы? Сколько я ее знаю, вид у нее всегда был бабий. Маленькая, пухленькая, мордочка деревенская. Голова в плечи втянута — будто начнет сейчас идиотский танец, когда коленками чуть ли не в подбородок себе бьют. Значок учащейся петэу очень естественно смотрелся бы на ее небольшой грудке. Несмотря на мою ненависть к петэушникам, я делаю ей исключение. За то хотя бы, что она против. Неважно даже кого — школы, учителей, родителей, прыщавых одноклассников — против.

Она приходит. На коротенькой ее шее — засос. Все то же — никак не может забеременеть, чтобы получить медсправку и тогда — разрешение на брак. Бедный ее Павел сам, по-моему, не рад, что связался с малолеткой. Хотя и сам он не очень-то взрослый — восемнадцать. Зачем им жениться, что они, так не могут? Им негде. Если они поженятся, им сразу дадут отдельную жилплощадь. Вот сейчас Зося должна бежать домой и стирать простыни с кровати сестры. Они с Павлом предпочитают заниматься любовью на ее постели. Ну, а сестричка Зосина, обнаружив однажды на своей простыне подозрительного вида пятна, закатила родителям истерику. Со слезами и угрозами покинуть отчий дом, «если этот разврат не прекратится!» Мы с Зосей думаем, что ей просто завидно и обидно. Ну как же — сестра-соплячка опередила ее в познании запретного плода. Сама она на этот шаг никак решиться не может.

Зося выдувает три чашки «нескафе», выкуривает полпачки сигарет. Читает наизусть какую-то пошлятину, из которой я запоминаю, что кто-то хотел «припасть губами к чашечке колена». Она ругает «сеструху-суку» и «мать-матыгу». С возгласом «пиздец!» она убегает домой на своих пухлых, но пряменьких ножках. Не надо Зосе ничего решать этим летом. Все ей ясно — замуж за Пашку, «огрызок», булочная. Тоскаааа!

Часть стены, к которой привинчен телефон, имеет плачевный вид. Раза три в год этот кусок обклеивают новыми обоями, не соответствующими оригинальным. Кто-то из соседей собирался даже щиток из плексигласа приколотить. Все — от мала до велика — усиленно трут, подпирают всеми частями тела, расковыривают до штукатурки, пачкают жирными, только что потрошившими куру, пальцами стену вокруг телефона. Свидетельство того, что народ наконец-то дорвался до аппарата — одного на одиннадцать человек. У всех вдруг оказалось столько родственников и друзей, столько всего необходимого немедленно рассказать. Начиная с рецепта приготовления фаршированной рыбы и до сообщения, что у мужа третий день нет «стула».

Кусочек обоев опять надорван. Я тяну его — штукатурка сыплется на пол вместе с пеплом моей сигаретки. Подношу ее к краю бумаги — выгоревшая бабочка начинает медленно тлеть.

— …Ну, пожалуйста! Я ведь тебе тоже одалживаю!

— Ладно. Только я не собираюсь ждать тебя целый день — мне на урок.

Надеть самой нечего, а тут — одолжи. «Когда кончатся эти постоянные обмены тряпками?!» — материно возмущение.

Ольга — самая моя близкая подруга — самая непунктуальная. Сказала «сейчас» — значит, часа через полтора. Туфли ей мои необходимы. Сама я их надела всего пару раз. А чего стоило мне их приобретение? Даже мама моя не знает, сколько они стоят. Ее месячной зарплаты — сто двадцать рублей. Обожающая меня тетка пообещала деньги, если сдам хорошо экзамен в музшколе. Я сдала. В дипломе — «хорошо», у тетки минус сто пятьдесят. Сейчас у меня будут минус туфли, но плюс какая-то кофточка от Ольги.