Росен Босев - Дни, что нас сближают

Осторожно прикрыв за собой дверь, Александров отправился прогуляться. У окошка администратора он остановился, собрался уже наклониться, чтобы предупредить насчет своего друга, но не стал: а зачем, собственно? Коларов проспится и даже не вспомнит этот вечер, станет снова бодрым, самоуверенным Коларовым, вот только голова, может, немного поболит.

Площадь перед гостиницей была тиха и безлюдна и напоминала дно пруда с застоявшейся зеленоватой водой. Но и сюда доносились из старого города отзвуки ярмарочного шума. Александров шел навстречу ему. Овеваемый прохладным ветерком, петлял он по узким улочкам, и хотя за целый день он ни на минуту не остался один, ему все еще нужны были люди, чтобы не задумываться, не анализировать, не терзаться догадками, которые кружили вокруг него, жалили бесчисленными вопросами. Он гнал их от себя и верил, что займется ими потом, в спокойствии, за светлой дымкой минувшей боли.

На ярмарке, словно рождественские елки, блестели всевозможными побрякушками палатки и лотки, а в конце ее вертелось неизменное венское колесо. Из двух павильонов «пиво — шкара» доносился запах жареного мяса, слышались громкие голоса припозднившихся посетителей. Людей на ярмарке осталось совсем немного, они ходили между лотками, но больше смотрели, чем покупали. Продавцы с равнодушными, помертвелыми от сильного света лицами уже начали убирать свой товар. Не было больше ни праздничной кутерьмы, ни карнавального веселья. Александров бродил, останавливаясь перед каждой палаткой, раздумывая, не купить ли какую-нибудь побрякушку, дабы увековечить свое пребывание в этом городке, когда вдруг услышал знакомую песню и, ведомый ею, отыскал человека с обезьянкой. Вокруг него стояли несколько человек, но вскоре один за другим они ушли, и писатель остался единственным зрителем. Дождавшись паузы, во время которой зверек отдыхал, он спросил:

— Ну и как идут делишки?

Человечек едва ли его узнал, к тому же он был очень утомлен, однако профессия приучила его быть любезным, и он весь обратился в словоохотливость:

— Идут, как не идти! Ведь Стефания у меня — чудо из чудес! Мы с ней исполняем номера мирового класса!

— Так уж и мирового? — поддразнил его Александров и с облегчением обнаружил, что наконец заговорил по-человечески. Два дня высокопарных мудрствований! Как все это надоело! Ведь он для того и уехал из Софии, чтоб оторваться от литературщины.

— Не мирового, а сверхмирового! — обиделся человечек. — Стефания все может. Ну-ка, Стефания, покажи свои способности и таланты, а то товарищ сомневается!

Писатель хотел его остановить, чтоб избавить обезьянку от новых усилий, но та уже поднялась, неохотно, правда…

— Сейчас она тебе покажет, как Панов забивает гол! — с воодушевлением воскликнул человечек. — Самый последний номер! Стефания его сегодня только разучила. Я ей сказал: нужно делать так и вот так, она все сразу поняла.

Он щелкнул пальцами. Обезьянка подпрыгнула, повернула голову направо, потом налево. Прыгнула она вяло, едва от земли оторвалась и тут же присела, шмыгая носом, как человек.

Хозяин был недоволен: ему не хотелось, чтоб она опростоволосилась. Он снова щелкнул пальцами, свирепо зашипел и, схватив гудулку, заиграл марш. Зверек, словно его хлыстом ударили, заметался, подпрыгивая все выше, словно бы стараясь сорвать с себя ошейник, но Александрову почему-то показалось, что обезьянка сейчас выступает с удовольствием. Не дождавшись конца номера, он нащупал в кармане пять левов, положил на тарелочку и пошел, не слушая восторженных благодарностей. Музыка тут же смолкла: видно, хозяин все же берег зверька.

Ну, довольно на сегодня. Пусть приютит его гостиничный номер, где ждет приятный вечерний ритуал: легкий теплый душ, чистка зубов, десять страниц книги, которая лежит в чемодане.

Александров поплелся по улочкам старого города к гостинице, стараясь не расплескать переполненную чашу этого дня без происшествий и тем более без событий, но, если говорить словами Константина Константинова, «как всегда, с каким-то открытием». Перед сном его несколько минут укачивал красивый мираж: собственная деликатность, которая уберегла Веру от лишнего разочарования, — он был рад, что не рассказал ей, чем кончилась та история. Аист снова научился летать, но когда вернулись его товарищи, он к ним не присоединился. Однажды его нашли мертвым: то ли его убили, то ли он сам разбился… Александров помнил только, что очень долго тогда плакал. Пожалуй, потом он ни разу так не плакал.