Мартин Эмис - Беременная вдова

Перед самым взлетом Лили низким голосом попросила подушку и потянулась к Китовой руке. Затем самолет покатил, понесся, откинулся назад и начал карабкаться вверх, а башни аэропорта теряли равновесие и отшатывались назад, а Кит с Лили тем временем покидали страну Франки Виолы.

Они еще не выбрались из облаков, а самолет, казалось, уже взял ровный курс. Голова Лили отчаянно искала успокоения в выступе иллюминатора. Кит закурил.

— Кончита в Амстердаме сделала аборт.

— Что? Ох, Лили, зачем ты мне об этом рассказываешь — прошу тебя, не говори больше ничего…

— Кончита в Амстердаме сделала аборт. Четыре месяца. Ты же заметил, наверное, что живот исчез.

— Я не знал, что это живот. Просто решил, что она похудела. Прошу тебя. Хватит.

— Все об этом помалкивали. Я еще думала, интересно, догадаешься ты вообще или нет. Ее изнасиловали. Кто — знают только Прентисс и Уна.

— Прошу тебя, не говори больше ничего.

— Ты не заметил. Ты часто не очень четко представляешь себе, что происходит. Ты вообще… О господи, ну почему мы все никак не выйдем из облаков?

Развалившись в кресле, он заметил — теперь это было не важно, — что больше не боится летать. Ну и ладно. Закрыв глаза, Кит представил себе, что летит на самолете в плохую погоду: режущий ветер, мощные восходящие потоки; потом он оказался на корабле, то вздымающемся на гребне волны, то соскальзывающем вниз, черпаком пробирающемся через грозные моря; потом он оказался в скоростном лифте, который взлетал и обрушивался — но без какого-либо продвижения. Казалось, что они если и двигались по горизонтальной линии, то назад. Он посмотрел наружу. Белое крыло напрягалось, словно сделанное из плоти и жил. Крылатая лошадка, лошадка на крыльях. Словно крылья лошади, что вознесла Пророка на небеса. Он снова закрыл глаза. Стараясь изо всех сил, самолетик тужился, чтобы вознести их в синеву…

— Кит… Кит!

Было четверть девятого вечера, и он стоял в душе в той, исполненной значения ванной. Пока старый порядок уступал дорогу новому, на его плоти успели осесть все дневные труды — все отречения и изменения, бунты и волнения, все его серафические грехи. Сойдут ли они когда-нибудь? Подобно Пирру при падении Трои, он

Кит вышел из душа. Коленопреклоненная, она стояла на плиточном полу, нагая, если не считать бархатной шляпы, черной вуали, распятия на шее.

— Через десять минут меня увезут в beguinage [99] Подворье бегинок ( фр.). . В монастырь Непорочной Девы. Мне суждено стать невестой Христовой… Подойди сюда.

— Не могу.

— Подойди сюда, встань перед зеркалом. Можешь, можешь… Знаешь, простолюдье зовет меня Ей-сусом. Ибо я умею воскрешать мертвых.

Он подошел и встал над ней, капая на нее, на ее плечи, ее изогнутый наружу живот, ее бедра — на эластичную добротность Глории Бьютимэн… Что это — скрежет колес по гравию?

— Смотри. Вот! Трахни меня сейчас, и ты никогда не умрешь.

Да, в зеркале все было хорошо, в зеркале все было реальнее. Происходящее было видно очень четко.

Очищенное, не замутненное другими измерениями, а именно — глубиной и временем.

— Кит… Кит!

Его глаза раскрылись — лицо Лили, серое на сером. И станет плоть ее песком; кораллом кости станут.

— Как ты можешь спать? Господи, ну где же голубое небо?

— Нет его. Сегодня нет.

— Через десять минут мы оба погибнем. Скажи мне…

Подбежала стюардесса.

— Пристегните ремни, — сказала она.

— А курить ему все равно можно?

— Курить все равно можно.

— Точно?

— Лили. Ты ее от работы отрываешь.

— Мы оба погибнем. Скажи мне, что у вас произошло с Глорией.

— Ничего не произошло, — ответил он с убедительностью, подкрепленной полнейшей скукой. — Я работал над своей пробной рецензией. Она была больна.

— Ну ладно, она была больна. Это всем ясно было. Но что-то произошло. Как бы больна она ни была. Ты переменился.

— Почему ты не спишь?

— Действительно, почему я не сплю? Слушай. Я помогу тебе с Вайолет, если буду нужна. Но между нами все кончено.