Владимир Кунин - Трое на шоссе

Секунду Вовик соображал, глядя водянистыми глазами на Карцева.

Потом неторопливо взял путевые листы, двадцатипятирублевку положил в карман.

— Ну ты и гусь!

— Да ведь и ты не чижик, — сказал ему Карцев.

— Жди. — И Вовик захлопнул дверь.

В кругу водителей Серега рассказывал свою любимую историю:

— А я тогда возил одного маршала... «ЗИС-110» у нас был. А у маршала дочка — закачаешься! И я — будь здоров! Девятнадцать лет, формочка вся офицерская... То, что доктор прописал! Туда-сюда... Сереженька, Сереженька... Ну и закрутилось у нас с ней. Стукнули маршалу. Вызывает. «Садись». Наливает стопаря. «Поговорим как мужчина с мужчиной. Надо жениться!» Я молчу... «Я, — говорит, — в академию тебя определяю, квартиру даю и что хочешь!» А я его и спрашиваю: «Товарищ маршал, а любовь к ней вы мне дать можете?» Он за пистолет...

— И мимо... — сказал подошедший Карцев.

— Погоди, Витек... — поморщился Серега.

— Все. Наше время истекло, — сказал ему Карцев. — По коням!

— Чего-нибудь обломилось? — спросил у Карцева кто-то.

— Да что ты! — махнул рукой Карцев, садясь в машину. — Живоглот. Зимой снега не выпросишь. Трогай, Серега!

В сплошном тумане шли по горному серпантину десяток машин.

Впереди Карцев, за ним Серега, дальше угадывался какой-то «ЗИЛ», а потом только слабый молочный свет от нескольких фар.

Ревели двигатели, преодолевая скользкую крутизну. Желтый противотуманный свет выхватывал из густой пелены кромку шоссе метров на пять впереди.

На обочинах стояли грузовики, автобусы, «Москвичи», «Волги».

— Почему они стоят? — напряженно спросила Лена.

— Боятся, — сказал Карцев. — Не хотят рисковать.

— А почему же ты тогда рискуешь?

— Я не рискую. Я работаю.

— А Сережа?

— И Сережа.

— А те, кто за нами?

— И они ничем не рискуют. Они зацепились за наши задние фонари и ползут потихоньку...

— Скоро кончится этот туман? — нервно спросила Лена.

— Ляг в койку, котенок. Подремли. Я разбужу тебя в Мукачеве.

— Я не засну.

— Тогда найди какую-нибудь музыку веселую. И прикури мне сигаретку.

Лена прикурила, передала сигарету Карцеву и включила приемник. В кабину ворвалась разухабистая мелодия.

На складах лекарственной стеклотары заканчивали погрузку в одну машину Сереги. Абсолютно пустой фургон Карцева стоял рядом с раскрытыми дверями. Лукавый заведующий складом спросил у Карцева:

— А пломбировать обе машины?

— Обе. Моя не очень исправна...

— Меня это не колышет. Я просто так спросил. Распишись. — он подал Карцеву накладные и крикнул грузчикам: — Все?

— Порядок! Шофер, закрывай! — завопили грузчики.

Серега закрыл свой фургон.

— Распишись в накладных. — Карцев протянул Сереге бумаги.

Завскладом опломбировал груженый фургон.

— Мне это все до лампочки! Вес сдан — вес принят. Все!

Он стал пломбировать совершенно пустой фургон Карцева.

— Кому какое дело? Может, вы хотите у себя в Москве дышать нашим закарпатским воздухом? Пожалуйста! Полная фура... — И завскладом похлопал по пустому опломбированному фургону.

Лена ждала за воротами склада. В руках у нее были две авоськи с продуктами, свежей зеленью, белым огромным хлебом.

Когда Карцев и Серега выехали из складских ворот, Лена улыбнулась им и жестом показала, что сетки с продуктами очень тяжелые. Карцев и Серега вышли из машин, подошли к Лене. Перехватили у нее из рук сетки.

— Все, да, мальчики? — Лена потерла натруженные ладошки.

— Все — это за чистую зарплату, — заржал Серега. — А теперь мы должны еще и премию заработать.

Карцев улыбнулся, ласково сказал Лене:

— Не торопись, милая. Работа только начинается...

В кромешной мгле, чавкая сапогами в раскисшей земле, несколько человек грузили карцевскую «шкоду».

Задние двери фургона были раскрыты настежь — запор, на котором висела нетронутая пломба, был отвинчен, и в глубине фуры еле светилась керосиновая лампа.

Двое в сапогах и ватниках (лиц не разглядеть) укладывали ящики с яблоками, профессионально используя каждый свободный сантиметр.

Еще четверо таскали эти ящики из домового подполья. Оттуда с трудом пробивался таинственный, колеблющийся, тревожный свет. Работали молча, привычно и быстро. И только в те моменты, когда сельскую ночную мглу вдруг разрывала пьяная песня или мотоциклетное тарахтенье, работа мгновенно прекращалась. Люди с двухпудовыми ящиками в руках замирали, напряженно прислушиваясь. Кто-нибудь тихо прикрывал дверь подполья, в фургоне тут же прикручивали лампу, и замершие фигуры растворялись в черноте карпатской ночи — будто их и не было...