Михаил Чулаки - У Пяти углов

Едва двинулся дальше, как навстречу Веринька. Увидев Вольта, она мгновенно придала лицу страдальческое выражение, точно надвинула заранее приготовленную маску.

— Ну что, ты решил совсем оставить свои благородные попытки или все-таки нет?

Почему сразу в таком тоне? Разве Вольт давал повод? А Вольт за собственными делами и забыл совсем про то, как Вериньку вытолкнули из монографии — как из поезда на ходу. Но Веринька же не знает, что он забыл, зато должна помнить, как он вчера бросился разговаривать с Хорунжим — почему же такой тон?

— А в профком или партком ты так и не сходила?

— Нет. Кто ж будет ссориться с Поливановой! Естественно, никто не будет — кроме Вольта.

— Ну что ж, попробую с нею поговорить.

— Ах, я знала, что надеяться можно только на тебя!

Зачем он собирался затеять совершенно бесполезный разговор? Кажется, единственная цель — доказать себе и Вериньке, что он не боится начальства, что имеет собственное мнение, и не только имеет — высказывает. Ради Красотки Инны все полезут в огонь голыми руками, а вот ради Вериньки…

Это все равно что в спорте: Вольт никогда не болеет за заведомых победителей, всегда надеется, что слабая команда совершит чудо, превзойдет себя и одолеет непобедимых — тот же ЦСКА в хоккее! Понятно, что почти всегда он обречен на разочарование, но зато случаются, хоть и редко, удивительные радости, когда чудо действительно совершается! Этих радостей лишены болельщики ЦСКА, да и как можно болеть за непрерывных победителей? Этого Вольт решительно не понимал.

Перед кабинетом Поливановой среди тех же ящиков опять блуждал Тиша Лаврионов — будто и не уходил.

— Здесь твоя шефиня?

— Ингрида Игоревна внизу. — На правах своего человека он произнес небрежно: «Ингригоревна». — Только ты к ней сейчас все равно не попадешь: у нее голландцы.

Ну естественно! По собственной инициативе пробиться к Поливановой практически невозможно: либо она принимает научное начальство или иностранцев, либо она в разъездах.

На всякий случай спросил:

— А когда освободится?

— И не жди. Уйдут голландцы, ей надо будет в Колтуши… А тебе чего? Или все-таки решился к нам? Тогда передай через меня.

И почему Тише так хочется, чтобы Вольт пошел в ингредиенты? Вольт вспомнил, как однажды оказался случайно в компании охотников и как ему чуть ли не насильно совали в руки ружье и требовали, чтобы он тоже шел и стрелял. Вольт не понимал почему, пока кто-то не проговорился: «Чистеньким хочешь остаться? Показать, что лучше других?»

— Нет, я совсем по другому вопросу. — Не передавать же обличения через Тишу! — Ладно, постараюсь как-нибудь поймать.

— Давай-давай, старайся. Много таких — старателей.

Что ж, и хорошо, что не пробился к Поливановой. Потому что совершенно бесполезный вышел бы разговор. Чистая бравада. А что можно сделать небесполезного? Написать в газету, как он сгоряча пообещал Хорунжему? В ту же «Литературку», которая много пишет о научной этике. В общем-то, это выход. Приедет корреспондент — от него Поливанова не сможет запросто отмахнуться, как отмахнулась бы, без сомнения, от обличений Вольта. Но лучше, чтобы письмо подписали несколько человек. Начать со своей лаборатории.

В старшинской сидел припарадненный Крамер, а к его столу была прислонена мандолина. Ну да, он же сегодня непременно споет, а аккомпанирует ему постоянно Вилли Штек, который со студенческих лет не разучился играть на мандолине, и кажется, по-прежнему неотразим в такие минуты.

— А, мастер, привет. Чего-то у тебя вид озабоченный. Уж не собрался ли работать средь шумного бала?

Почему-то признание, что собираешься поработать, звучит не то что смешно, но как-то несерьезно. Но Вольт, как всегда, упрямо подтвердил:

— Да, и поработать тоже собираюсь. Слушай, тут еще такое дело: тебе не рассказывала Веринька про свои несчастья?

Да, дошли слухи. Об этом она вчера с тобой так таинственно?

Ну естественно: сама же всем и разболтала.

— Об этом.

Что ж, мастер, такова селявуха. Я недавно смотрел по телевизору: какие-то мелкие хищники загнали газель, но пришел лев и съел чужую добычу. Так и наша Веринька: загнала, можно сказать, эту тему в монографию, а потом пришли львы и львицы и ее выкинули.

— А если мы напишем письмо куда-нибудь? В «Ли-тературку», например? У тебя же со вчерашнего дня опыт писать в печать.

— Поборемся за справедливость, мастер? Это красиво. Но ты меня прости, мне с детства внушили брезгливость к анонимкам.