Михаил Чулаки - У Пяти углов

Этими ложками-вилками в доме Павла Порфирьевича пользуются постоянно — с тех пор как он узнал, что от серебряных ложек большая польза: мельчайшие атомы серебра проглатываются с пищей и производят дезинфекцию желудка, — не дураки, значит, были прежние князья и буржуи! Производят дезинфекцию, а Павлу Порфирьевичу это особенно ценно при его язве. В дополнение к пороку сердца еще и язва прицепилась после блокады — ну понятно: язва всегда от нервов. Да и вообще, вещами надо пользоваться, чего их жалеть. Чего стоят любые вещи по сравнению со здоровьем и жизнью Павел Порфирьевич усвоил твердо — как всякий блокадник… Вот и привыкла Света их доставать на стол. Нужно было предупредить — а как? Не объяснишь же настоящую причину. И не скажешь: «Как бы твои следопыты не унесли в кармане ложечку!» Значит, невозможно предупредить. И получается, что перед внуком Горницких, или правнуком, он — седобородый, всеми уважаемый старик, ветеран медицинского фронта, как рапортовали сегодня, — будто голый. И не прикрыться.

Павел Порфирьевич рассердился: да кто он такой, этот мальчишка, чтобы судить? Что он пережил, что перенес? Да перенести его в блокаду, в голод — на машине времени из фантастического романа, — он бы и не такое наделал, этот аккуратный паинька-отличник, привыкший на всем готовом.

Нет, Павел Порфирьевич прекрасно понимал, что никакой этот пионерчик не внук Горницких: на такое совпадение один шанс из тысячи, — понимал, а мысленно оправдывался перед ним как перед настоящим внуком или правнуком бывших соседей. Те тоже хороши: пересидели самое страшное время в Алма-Ате, вернулись — дом цел, вещи целы, так им еще и серебряные ложки подавай?! Хотя вслух не говорили, не решились, но про себя-то небось осудили!..

От всех этих мыслей Павел Порфирьевич сбился с рассказа и только повторял суетливо:

— Пейте чай… Пейте, пока горячий… Вот и варенье берите… Не стесняйтесь, берите… И печенье совсем свежее…

Света почему-то все никак не садилась. Чай ее остывал, а она чего-то рылась в буфете. И вдруг закричала торжествующе:

— Вот смотрите! Нашла все-таки!

И положила на стол, на самую середину маленький жалкий сухарик — когда-то черный, но уже сплошь покрытый белесым налетом.

— Так и знала, что найду! Дедун всегда какие-то корочки оставляет, они заваливаются… Вот смотрите, ребята: маленький сухарик, весь заплесневелый. Сколько в нем грамм, а, дедун? Грамм пятнадцать не больше, да?

Оживление внучки передалось Павлу Порфирьевичу, он отвлекся от своих нелепых страхов, взял сухарик, взвесил на ладони:

— Да, не больше, если не десять.

— А вы помните, как дедун… то есть Павел Порфирьевич, вам рассказывал, как он дал на дорогу тому знакомому заплесневелый сухарик? Вот такой, значит. И это было необычайное лакомство. Сравните с сегодняшними печеньями.

Молодец, Света! Что значит — учительница. Сразу появилась наглядность. Слушать — одно, а увидеть и пощупать — совсем другое.

Следопыты, передавая друг другу, щупали и взвешивали сухарик.

Девочка, та, что отдавали рапорт, подняла руку как в классе:

— А можно спросить?

Павел Порфирьевич с удовольствием кивнул: значит, рассказ подействовал, пробудил конкретный интерес.

— Скажите, пожалуйста, а что стало с той женщиной и ее сыном? Которых вы спасли. Вы с ними не встречались после войны?

Когда-то об этом же спрашивали и Люся, и Света. Очень им хотелось, чтобы у истории был счастливый конец; хотелось, чтобы Павел Порфирьевич взял их за руки и привел к спасенной женщине — вот была бы сцена, лучше, чем в любом кино! Приходилось их слегка разочаровывать, хотя и не очень: счастливый конец получался, но без эффектных сцен. То же самое пришлось повторить следопытам:

После войны я пытался их разыскать, пришел в ту квартиру. Мне рассказали, что они дожили до апреля, а затем эвакуировались. Дальше следы теряются. Ведь я не знаю их фамилии — они моей. Мне тогда в феврале и мысль не пришла, чтобы оставлять свою фамилию или адрес. Я ведь не ради благодарности.

Пусть запомнят, что добро делается не в расчете на благодарность: очень важно как воспитательная истина, даже важнее, чем эффектная встреча после войны.

А жалкий заплесневелый сухарик достался между тем маленькому отличнику. Тот его поднес совсем близко к очкам — не то рассматривал, не то обнюхивал. Вот-вот, пусть представит, как бы он выживал на таких сухариках!

— А мне можно спросить?

Павел Порфирьевич кивнул с еще большим удовольствием: приятно, что и у отличника вопрос.