Михаил Чулаки - У Пяти углов

— Да-да, секвенциям! Все были поражены, как будто ты профессор-теоретик. Только теория мертва, творчество не подчиняется теориям.

Вот еще один укол. И опять смешно отвечать, спорить.

— Так что пока, я пошел.

— Поужинал бы сначала.

— Нет, уже некогда. Да и дадут там чего-нибудь поесть.

И чего некогда? Не на концерт же — подождут. Очень смешная у тебя манера являться вовремя. Все опаздывают, ты один какой-то педант.

Наверное, Ксана права: все опаздывают, кроме Филиппа. Правда, можно было бы вспомнить Шостаковича: по преданиям, тот бывал всегда педантично точен. Но это жалкая метода, Филипп ее презирает — ссылаться на привычки и причуды гениев: Бальзак пил много кофе — буду и я, Рахманинов обожал спортивные автомобили… Иметь свои чудачества — куда ни шло, но подражать чужим — смешно.

— Значит, я один скучный ремесленник, а все кругом — беспутные таланты!

— Хорошо, хоть сам понимаешь… Взял бы Рыженьку с собой, чтобы потом не выходить специально.

И опять Ксана права: если бы шел не в театр, непременно бы взял. Но интересно, что она уверена, что ему придется специально выходить, — о том, чтобы ей погулять с собакой, речи нет вообще.

— Взял бы, да там у них дома кот, неудобно его пугать.

— В прихожей бы посидела, если кот такой трус… Когда явишься-то?

«Явишься»! Большего домоседа, чем Филипп, наверное, не найти. А обращается будто к бродяге, который исчезает на недели.

— Не знаю. Когда освобожусь.

Вышел на лестницу. Захлопнулась дверь. И чувство освобождения.

Зачем ему такая жизнь? Зачем он добровольно себя закабалил?

Он съел по дороге сосиски в каком-то буфете — сосиски со скучным гарниром, которые запил жидким чаем. То, что готовит каждый день к шести вечера Ксана, настолько же несравнимо с этим ужином, насколько несравним оркестр филармонии с оркестриками, игравшими когда-то в кино перед сеансами, — но Филипп испытывал прекрасное чувство освобожденности, а буфетик напомнил ему времена свободы и молодости — и вышло, что он давно так прекрасно не ужинал.

«Поцелуй» он нашел легко. На входе в ЖЭК висела картонная табличка: «Театр — 2-й эт.!» А к двери на втором этаже кнопкой был прикреплен криво написанный репертуар на месяц, из которого явствовало, что спектакли идут примерно через день — ничего себе, самодеятельность!

За дверью оказался коридор, довольно-таки широкий, но весь набитый публикой — большей частью совсем молодой, но мелькали и несколько седоватых ухоженных бород сродни смольниковской. Почти вся публика была устремлена куда-то в глубь коридора, так что виднелись почти сплошь спины и профили, но одна девушка стояла лицом к двери. Увидев Филиппа, она сказала как старому знакомому:

— Снимайте пальто там дальше налево и приставайте сюда к живой очереди.

— И вы в живой очереди?

— И я.

Филиппу захотелось сразу же здесь и остаться, не ходить никуда дальше, где снимают пальто.

— А зачем эта очередь?

Чтобы попасть в комнату, в которой зал. И занять места.

Хорошо: «В комнату, в которой зал»! Хотелось остаться рядом с девушкой, но ясно было, что в комнату, в которой зал, нужно входить без пальто.

— А меня пустят дальше налево? Не подумают, что я лезу без очереди?

— Пустят. Они поверят, что вы вернетесь. Филипп понял, в чем особенность этой девушки: у нее выражение лица как бы вопросительное.

— Хорошо, попробую. Положу пальто. Последней фразой он как бы заверил, что обязательно вернется сюда в живую очередь, встанет за девушкой.

Там дальше налево оказалась большая комната. С одной стороны на стульях были навалены пальто — всё на полном доверии. С другой стороны полкомнаты отделяла занавеска, из-за которой слышались смех и разговоры. Здесь, на половине где пальто, тоже стояли и разговаривали, но голоса из-за занавески звучали совсем иначе: голоса уверенные, радостные — Филипп сразу догадался, что там переодеваются актеры «Поцелуя». Едва Филипп положил свое пальто на груду других, из-за занавески появился Брабендер. Словно специально высматривал Филиппа.

— Пришел? Ну прекрасно! А жена?

— Она не смогла.

Забавно, но Филипп приглушил голос: будто та девушка с вопросительным лицом могла услышать, что здесь говорится про его жену.

— Жалко! Посмотреть можно и в другой раз, но премьера есть премьера! Где твое пальто? Повесь здесь, у актеров. Как почетный гость.

Филипп покорно перенес свое пальто за занавеску, досадуя, что этим отъединяется от той девушки с вопросительным лицом — или правильнее: с вопрошающим лицом? — ведь она как рядовая зрительница положила свое пальто в общую кучу. И надо было бы вернуться к ней туда в живую очередь — ведь он почти обещал! Но Филиппом завладел Брабендер.