Михаил Чулаки - У Пяти углов

Ксана пила голый чай, а Рыже давала куски булки с маслом и вареньем. Так они когда-то любили в училище: булку с маслом и вареньем — кому какое пришлют, потому что многим иногородним шли посылки из дому, — намажешь, и не надо никаких пирожных! Некоторым уже тогда нельзя было булки: сразу вес скакал вверх, а Ксане все можно: была шкелетом и сейчас осталась, сколько ни съешь булки и картошки.

На стуле у стола стояла продуктовая сумка. А Ксана и не заметила сразу. Полная — значит, Филипп успел после завтрака спуститься в магазин. Принес и оставил неразобранной. В виде намека. Или упрека: «Я принес, так ты хотя бы разложи». Сгущенка. Достал свою любимую сгущенку и не похвастался. Он вообще никогда не хвастается, думает, скромность его украшает. Но чего хорошего? Ну, что сгущенку принес, Ксана увидела, а, например, недавно его исполнили в Свердловске — а он молчит, ждет, когда она узнает сама. Откуда же ей узнать? Оказывается, свердловская программка лежала на столе, а Ксана не заметила. Сказал бы сам по-человечески, чем раскладывать программку!.. Все равно, сгущенка — хорошо. Но зачем-то макароны, хотя дома и так полно, зачем-то маргарин. Ксана уже хотела пойти и сообщить, что ни макароны, ни маргарин дома не нужны, но догадалась, что их дали к сгущенке в придачу в отделе заказов. А то вот бы разозлился, если б вошла!..

Нет, не потому он вечно злится, скажет ли Ксана про макароны или про то, что забыла завести часы, — злится потому, что про макароны и часы говорит Ксана. Он не рассказывает, что там у него произошло с Лизой, почему они разошлись. Не рассказывает, но, скорей всего, Лиза в нем разочаровалась, — ведь он-то в ней не разочаровался, это-то Ксана знает. Чувствует. Но если бы Лиза разочаровалась и бросила, то вышла бы замуж за другого, а она так и осталась ни при чем. Или потому не выходит, что рассчитывает вернуться?.. Да, Филипп не рассказывает, но и так ясно: если бы Лиза сказала ему про макароны, он бы умилился, какая она у него хозяйственная. Что-то у них случилось, разошлись, женился он второй раз, потому что решил, что нашел удобную жену, безотказную домработницу. Женился второй раз, а любит до сих пор свою первую, тем более сын у них, вот и общается с первой семьей совершенно законно ради сына, — а на самом деле общается не как законный отец, а потому что все еще любит, вот и выходит, совсем незаконно: женат на одной, а любит другую. И потому уйдет когда-нибудь — обратно к Лизе или не к Лизе, но уйдет. Временная у них женитьба. Достаточно посмотреться Ксане в зеркало: старая она, уже морщины появились. Найдет молодую и уйдет. Так неужели, чтобы подольше удержать, Ксана унизится, станет заискивать перед ним, плясать на задних лапках?! Вставать и ложиться по его звонку; слова не сказать, почти не дышать, когда он работает; таскать пудовые сумки из магазинов; повторять ему, закатывая глазки: «Ах, ты такой гениальный!» — неужели он думает, что она способна на это?! Нет уж, она такая, какая есть. Морщины — вот тебе морщины, и не будет она стараться заштукатуриваться! Ложиться — когда ей нужно ложиться, вставать — когда ее организм требует! У нее бывали поклонники, до которых Филиппу расти и расти. Она выходила в последней линии, у води в «Лебедином», она могла выйти последней крысой в «Щелкунчике» — и они замечали, замечали и отмечали, оценивали! Да, такие поклонники, а она считалась недотрогой — может, дура была, но недотрога, — неужели же теперь заискивать, не быть собой, чтобы подольше остаться в женах Варламова?! Все равно никакая она не Варламова, она фамилии не меняла и никогда не поменяет — она Толстогубова, чем и гордится! Фамилия к ней не подходит: ни губ, ничего другого в ней толстого нет, но уж какая досталась, такая и досталась, и никогда она от своей фамилии не отречется, не польстится на чужую.

Ксана разложила покупки, трофеи Филиппа. Нужную сгущенку и ненужные макароны. Вот сколько он ходит по магазинам, а так и не научился толком смотреть: всегда ему что-нибудь подсунут — видят, с кем имеют дело. Пачка макарон расклеилась сверху — может, случайно, а может, из этой пачки уже повытаскали макаронин. Сколько раз Ксана ему говорила, а все без толку. Ему говорить — что об стенку!

Из соседней комнаты слышалась одна и та же повторяющаяся фраза. С тех пор как Ксана встала, фраза эта слегка изменилась — на сотом или каком там повторении Филипп нашел-таки новый вариант. Но обрывалась на полутакте по-прежнему. Уже и Рыжа вздрагивала, когда мелодия снова и снова как бы повисала в воздухе, не разрешившись. Пожалел бы собаченьку! Конечно, такая уж у Филиппа работа, но почему все же не доигрывать мелодию до конца? Непонятно!