Цви Прейгерзон - Бремя имени

— Реб Абрам, — говорил он, — я не вмешиваюсь в твои канторские дела, и ты, будь любезен, не мешай мне!

Абрам Маркович обижался, но отступал.

В «двадцатке» появился и резник, Прицкер — маленький, согнутый старичок, уже давно не занимавшийся своим делом. К счастью, он сохранил все свои инструменты, что позволило нам возобновить в нашем городе забой кур по еврейскому закону. Словом, все наши двадцать героев, засучив рукава, забыв о возрасте, принялись за работу.

Однако было во всем этом что-то тревожное, отчего щемило сердце. Увы, среди нас не было ни одного молодого лица!.. Все мы, шестидесятилетние и постарше, с грехом пополам помнили что-то с детства, — синагогу, буквы, Судный день, мацу, Песах… Что же будет дальше? Бог его знает!

Но, так или иначе, мы свое сделали, создали синагогу, выбрали организационный комитет, заплатили налоги. И люди начали к нам ходить. Пришлось даже подкупить еще стульев, потому что в комнату, бывало, набивалось сорок мужчин и двадцать женщин, и мест не хватало. А в дни, когда читали «Изкор» [106] «Изкор» — название одной из заупокойных молитв, читаемых в синагогах ашкеназских общин в ходе ритуала поминовения души. , евреи спешили сюда со всех концов города.

Вскоре, в праздник Симхат-Тора [107] Симхат-Тора (букв. «праздник Торы») — в Израиле восьмой, в диаспоре девятый день праздника Суккот, когда заканчивается годичный цикл публичного чтения Пятикнижия и начинается новый цикл. , в нашей синагоге показалась, наконец молодежь! Вначале это были студенты. И наконец их пришло уже столько, что многие остались стоять во дворе. Казалось, что, однажды прикоснувшись к еврейству, они уже не могут от него оторваться. Молодые люди пели на иврите и идише, радовались своему возвращению в еврейство… Господи, какое же это было счастье, что вот они здесь, живые, что их не убили и не сожгли, и теперь они могли родить детей, много детей, чтобы еврейский народ продолжал жить!..

Через некоторое время внезапно, от кровоизлияния в мозг, скончался архитектор Абрамович. Мы похоронили его на еврейском кладбище, произнесли кадиш и, выполнив все, как и полагается в этом случае по нашему обычаю, разошлись по домам. Ему было за восемьдесят, и хотя он не был большим знатоком Торы, но зато был умным человеком, любил во всем порядок и был горячим приверженцем Сиона.

Не успели мы его похоронить, как вдруг «сверху» нам поспешили напомнить, что девятнадцать — это, мол, не двадцать, и что, если мы не восполним недостающее число, то, как это ни прискорбно, мы лишимся права считаться религиозной общиной, и на этом деятельность нашего молельного дома может закончиться.

Итак, наши пенсионеры, не не шутку встревожившись, побежали на улицы и в парки искать двадцатого. Мы были сильно обеспокоены, ибо, как я уже говорил, хоть евреев в нашем городе хватало, однако никто не хотел присоединиться к «двадцатке» в открытую: «Власти плохо смотрят», «Это может повредить нашим сыночкам и внукам»… Ах, где те времена, когда евреи были готовы умереть за веру! Посмотрела бы на все это Ханна [108] Ханна и семеро ее сыновей — были взяты в плен воинами царя Антиоха IV. Их хотели заставить поклониться идолам, и, когда сыновья Ханны отказались сделать это, убили всех на глазах у матери. Упав на грудь последнего умирающего сына, Ханна сказала ему: «Не гордись, говоря: построил я жертвенник и вознес на него Ицхака, сына моего. Наша мать построила семь жертвенников и вознесла семерых своих сыновей в один день». Так обнимала и целовала она его, но повелел царь, и убили его при ней. О них и сказано: «Ибо за тебя убивают нас всякий день» (Псалмы, 44). , мать семерых сыновей!.. Видели бы такое испанские марраны, которые и на костре не отрекались от своей веры! Ох, согнулся человек, прирос к земле, мелок он стал душою и продолжает мечтать о чечевичной похлебке!..

Но вернемся к нашим делам. Пока мы долго и безуспешно искали двадцатого, к нам с Фрейдл, после трех лет службы на севере, прикатил наконец наш младший сын Сема. Широкоплечий красавец, он приехал в отпуск на целых четыре месяца и привез кучу заработанных «северных» денег. Фрейдл, недолго думая, закатав рукава, принялась закармливать его со всем своим материнским пылом. Я же снова оказался на домашних работах, потому что моя жена сразу взяла меня в оборот, нагрузив по высшему разряду. А пока я мотался по магазинам и закупал продукты, Семка весь день проводил на реке. Через месяц он уже выглядел таким загоревшим, что мы просто не могли на него наглядеться. Фрейдл повела на меня решительное наступление: «Сему надо женить! А значит, надо найти ему достойную еврейскую девушку, потому что иначе ведь — не дай бог!..»