Туве Янссон - Город солнца

На рассвете Джо вышел на веранду. Под опустевшим небом покоился, словно череда нагромождений, город — улицы, дома и деревья — все серое. Ему показалось, будто все это напоминало скопление серой паутины. Единственным живым и сверкающим среди этого серого хаоса был его мотоцикл «хонда».

Джо впервые увидел силуэт города на фоне неба, незнакомый профиль шпилей и разукрашенных шедевров, боязливых и устарелых, будто на какой-нибудь старинной почтовой открытке из Европы…

Он нервничал сильнее, чем когда-либо, зная, что времени остается мало и что все самое важное свершалось вдали от него. Руки его тряслись, когда он накрепко застегивал шлем, и сквозь стекла солнцезащитных очков-консервов утро показалось ему каким-то коричневатым, словно перед непогодой. Он ждал. Ощущение сложилось такое, будто он остается наедине с Линдой — впервые, и он страшился.

Наконец она пришла, открыв и закрыв за собой калитку так осторожно, словно благополучие всего мира зависело от того, чтобы никого не потревожить. В очках-консервах и в одежде, заправленной в джинсы Джо, она производила впечатление бесформенного насекомого. Она уселась в седло, будто на диван, или будто святая Френезия, либо какая-нибудь другая мученица, вступающая на костер, дабы тут же воспарить прямо на небеса.

— Садись как человек! — прошептал Джо. — Это тебе не какой-нибудь проклятый лебедь из Гвадалахары в Тиволи.

Он выключил приток воздуха, проверил мотор и пнул «хонду», давая мотоциклу ход. Ничего, ни звука. Он снова толкнул машину, и снова — ничего. Он попытался еще раз… Машина никогда прежде не подводила его. Линда сидела неподвижно, держась за седло и ни на секунду не спуская своих темных насекомообразных глаз с Джо. Но вот он снова вставил ключ, удостовериться, что ток поступает. И толкнул «хонду» снова, давая машине ход. Он опять все снова и снова пытался дать «хонде» все, что могла вытерпеть машина. Когда же наконец мотоцикл затрещал и тронулся с места, Джо вдруг ощутил беспомощность от пережитого напряжения и, прежде чем справился с машиной, переехал наискосок улицу и тротуар перед «Приютом дружбы», затем выбрался на автостраду и помчался прямо вперед. Сначала он чувствовал себя немного худо.

Но Линда следовала вместе с ним, сидела за его спиной. Ее тяжесть придавала «хонде» какой-то новый баланс, заставляя машину прогибаться под тяжестью ее тела. Держать курс прямо, подбородок — вперед, полностью ощущая легкость своей силы в плечах, в животе, в ногах… Он увеличивал подачу газа до тех пор, пока не заболела рука.

Линда сидела молча. Там, где автострада оказывалась неровной, что-то словно ударяло в диафрагму.

Солнце всходило, отбрасывая снопы света через дорогу под колеса, а порой маршрутные грузовики с ревом пролетали мимо в мерцании мрака, а потом лишь снова сияло солнце. Невидимый ландшафт, только на миг озаренный вспышкой света, головокружительно уносился назад.

Он знал, как выглядело ее лицо с переменчивыми тенями, углубленными тонким слоем пыли, более темным вокруг рта. А обрамлявшие ее лицо волосы струились, будто черный дымок, под шлемом… Она была еще красивее, чем когда-либо прежде.

Юхансон подъехал к крыльцу; машина его была украшена зелеными ветвями — своеобразный обычай, вывезенный им же из Скандинавии. У каждого сиденья лежало свернутое одеяло, а у заднего стекла — коробка с медикаментами и все прочее, что могло понадобиться. Мисс Фрей раздала всем брошюры.

Пибоди прошла в самый дальний конец автобуса и попыталась открыть дверь, но у нее не получилось. Она никогда не могла ни с чем совладать — ни с машиной, ни с коробкой, да еще с медикаментами. Но большей частью всегда где-то рядом находился некто, ей помогавший.

— Мой милый дружок, — сказала Ханна Хиггинс, — не надо тебе сидеть сзади, тебя укачает, и ты ничего не увидишь.

Пибоди заколебалась, но потом прошла поближе вперед и села возле Юхансона.

— Мышка пожертвовала собой, — заметила миссис Рубинстайн, сидевшая на веранде. — Оказаться сзади — поступок христианки… Сядь она в серединке, ей бы никогда не заполучить лучшее место. Разве это не веселый предмет для наблюдения?

— Ну да, — ответила Элизабет Моррис. — Пожалуй, скорее злой!

Обе они оставались дома. Они не любили экскурсии.

— Можно продолжать? — спросила миссис Рубинстайн. — Посмотрите на них! Моя дорогая Элизабет, посмотрите на них сквозь розовые очки. Томпсон презирает всех и вся, но одет он в черный костюм. А теперь они пересаживают его назад, потому что от него несет чесноком. Посмотрите на Фрей, ненавидящую Пибоди, которая, в свою очередь, ненавидит Фрей. Юхансон, словно Харон со своей ладьей, теперь они едут на экскурсию.