Василий Аксёнов - Была бы дочь Анастасия (моление)

Потянул за ниточку как будто – и другой пришёл на память случай:

Я уже отслужил срочную на флоте, гуляю на гражданке третий месяц. Август. На удивление сухой и жаркий. С тёплыми, почти парными, ночами. Ещё купаемся в Кеми, в Бобровку не залезешь – родниковая, в ней закалённые лишь окунаются. Покос закончился – времени свободного много. На кемском песке многолюдно. Играют в волейбол. Я подъехал на мотоцикле, приткнул его к талине. Среди играющих вижу Олю Ситникову, одноклассницу младшей из моих сестёр – Нины. Старше меня на четыре года. Закончила в Москве какой-то институт, работает в Исленьске. В отпуске. Стройная, загорелая, в красивом голубом купальнике – под цвет глаз. И я воспламенился – как пробило – заболел скоропостижно. Довёз после её на мотоцикле до дома – не сам предложил, она вдруг попросила. Я в одних штанах вельветовых, босой, по пояс голый. Она сзади, в джинсах синих, в клетчатой рубашке. Чувствую её грудь – нарочно где-то резко торможу – даже на ровном; не за ручку седла – за меня держится. Вечером. Танцы. Не в клубе, а возле него. В открытом окне, на подоконнике стоит проигрыватель. Челентано. Лили Иванова. Кто-то ещё – томительно-тягучий. Луна. Оли не видно – сидит дома. Я незаметно ухожу. Пробираюсь огородами. Перелажу во двор к ним, к Ситниковым. Забираюсь на крышу сеновала. Лежу, как партизан. Жду, выйдет или не выйдет. Не выходит. Танцы утихли. Ребята стали расходиться. Там и там их, слышу, голоса. Кузнечики стрекочут. Долго ещё терплю в засаде – упёртый, да и дело, если выгорит, того, думаю, стоит. Собрался уходить уже и вдруг взмолился Богородице с греховной просьбой. Дверь в доме открылась. Вышла Оля, в белых трусиках и в клетчатой, полурасстёгнутой рубашке, села на крыльцо, руками обхватив колени, обратив лицо к луне. И началось, и всё закончилось у нас на сеновале. Ольга смеялась, говорила что-то, не смущённая совсем, бесперечь, а я, потерпевший неожиданное и непонятное для меня поражение, хотел сквозь потолок сарая и сквозь землю дальше провалиться.

И тогда уже, когда брёл, подавленный и сконфуженный, домой сырым, гулким, туманным утром, я понимал, кто внял моему настоятельно-озабоченному прошению и услужливо его исполнил тут же. И до сих пор, лишь только вспомню этот случай, – будто срываюсь и лечу сквозь землю, и уцепиться будто не за что – так стыдно мне… не перед Олей. Скорее совестно, чем стыдно.

Мышь где-то тоненько пропикала. Раз-другой. Наверное – на кухне.

Стою. Думаю: а то ведь, дескать, как:

Просите и не получаете, потому что просите не на добро.

А тут: возьми, тебе, пожалуйста, для своего-то разве жалко, ещё проси, ещё поможем.

Пришло на ум из Эпиктета. Не слово в слово, но примерно:

Если ты закроешься в тёмной комнате, не думай, что ты один, – Бог и Ангел-хранитель тут же, в комнате…

И стены Им не преграда, и бессильна перед Ними темнота земная – на сердце твоё смотрят.

Пошёл в зал, открыл настежь входную дверь, взял совок и клюку, ухватил ими чёрно-розовую, дымящую головню и вынес её за ворота. В сугроб бросил – зашипела.

Плечи и волосы снегом сразу же покрылись – как погонами и шапкой.

Соседи телевизором обзавелись, похоже, – окна в их доме голубые – как через известковую муть, через снегопад проглядывают – размыто.

Вернулся в избу. Задвинул вьюшку у камина – там и угли уж угасли – на ощупь.

Ложиться спать рано, пошёл опять на отцовскую веранду – как будто что-то там оставил.

Стою. Думаю:

Всё у меня, слава Богу. В порядке. Живи да радуйся, как говорила мама. Не увечный, не расслабленный. Здоровья – хоть отбавляй, делись ли с кем-нибудь им. Не самое плохое получил образование. Нужно оно, не нужно ли, дало что оно, отняло ли, другой вопрос. Есть любимая работа, есть верные друзья, много родственников, всегда готовых прийти на помощь, есть и собеседники неглупые и задушевные. Но почему, Господи, тоскует моё сердце? Порой – хоть вырви. Пусть и рубят лес здесь, на родине моей, чужие люди безобразно – то, что насадили не они, а насадил Ты, Господи, и это очень огорчает, – но всё равно, на это несмотря, родился и живу я сейчас в одном из самых красивых, на мой взгляд, мест на земле. Нравится ведь не потому, что красиво, а красиво потому, что нравится. Ну и на самом деле же – красиво: Кемь и Ислень одни, и сопки в лиственницах или в соснах – красиво так, что не насмотришься. И когда уезжаю теперь на долгое время отсюда, живу в прекраснейшем из городов. И люблю я очень красивую, чуткую женщину, ответа от которой ещё, правда, не получил, но сердце мне подсказывает – получу и – положительный. Так почему пронзает меня чувство одиночества?!