Василий Аксёнов - Была бы дочь Анастасия (моление)

– Баю-баюшки-баю, – спел всё же.

От своей чувственности чуть не прослезился.

Ну, – думаю.

«Чем старе человек становится, – вспомнил мамины слова, – тем слезливее».

Пожалуй.

Даже собак, отзывчивых обычно, шаги мои – эхо их смачно, гулко повторяет, и сам на каждый бы ответил – не раззадорили, не растравили: чуют, что свой, так и не лают. Что и они, собаки, дрыхнут, это вряд ли; погода сменится, так приболели, приуныли – не до меня им.

С тракта сейчас мало где съедешь на машине в сторону и не застрянешь, верхом на коне или пешком только, и то пролезешь не везде – поэтому не ходят, слава Богу, лесовозы. Дорогу перед Полоусно и под Лисьей горкой паводком размыло, и пока её ещё не отремонтировали. Так что и легковые редко пробегают по Ялани. Но как без тех, так и без других не очень скучно. К тишине в глуши быстро привыкаешь и отвыкать от неё потом не хочется. Тоже и от глуши.

В гору поднялся. Вошёл в ограду.

Метлу-замок отставил от двери и в дом вступил – навстречу мне лишь шторки колыхнулись.

Ватника сразу не снимая, попил чаю, подогрев его на плитке электрической, – пока рыбачил, выстыло в избе – как во дворе, сказал бы мой отец, не тепле, дескать, стало, – чаем согревшись, ватник скинул.

На самом деле будто во дворе: хожу по дому, дышу – пар изо рта – как у дракона дым из пасти. Печку потом, решил, с утра уж затоплю – следить сейчас за ней мне будет некогда.

Долго не хотел вытаскивать вторые, зимние, рамы, чтобы не выбрасывать красиво уложенный осенью мамой на подоконниках мох – пусть, думал, полежит, пока я здесь, а Николай потом распорядится. Но, обнадёженный тёплой, чуть ли не жаркой погодой в первой половине мая, одиннадцатого числа, в четверг, всё же, на свою голову похмельную, выставил их – поторопился – печь топить раз в день, а то и два раза в сутки теперь приходится – ночью до минус десяти и ниже опускается… там – во дворе-то; ещё ж и ветры дули, не стихали.

Через неделю уже лето, там, в Петербурге, думаю, сирень распустилась… Письмо Молчунье, что ли, написать?…

А тут – хожу вон, и – отпыхивается.

«Здравствуй, родная, здравствуй, милая… Душа моя летит к тебе – не долетает – так тут огрузла без тебя».

Завалился, не раздеваясь, в штанах и в свитере, накрывшись полушубком, на диван, чтобы вздремнуть часов до четырёх. Завёл и рядом с диваном на полу будильник, чтобы не проспать, поставил.

Глаза закрыл, но долго ещё наблюдал, как от меня до льдины кромкой берега носится бесперечь кулик-песчаник, как пара зайцев веселится на косе речной, как догорает в небе медленно закат багряный, течёт вода, меняясь в цвете, и как ныряют в неё резко поплавки; ещё ж и слушал тоже что-то – звуки в один слились – вроде как в тиканье будильника: уснул, забылся – сам пробудился до того ещё, как зазвенел он.

Поднялся, в окно глянул: на тебе – что и сулил закат и тучки-то сиреневые – валит снег, среди зимы будто, напирает. Кругом опять белым-бело – глазам больно. И старый лежит, не везде стаял – в пихтачах, ельниках и в глубоких распадках – ещё не меньше, может, там его, чем по колено. Сердце легонько защемило.

Хоть выходи, вставай на лыжи, с горы на санках ли катайся – только не радует, как первый, не очень, правда, и пугает – жить у нас ему недолго, – но вот мурашки по спине засеменили: иного ждёшь уже – тепла. Когда наступит?

Помылся зябко, оделся теплее. На улицу вышел.

Голову запрокинул, вижу:

Ветки кедровые на моих скворечниках пригнуло под шапками снега – не сломало бы – сырой, тяжёлый; на том и на другом, на приступочке под лазом, сидят скворцы – самцы, наверное, – нахохлились: снег и им пусть не в диковинку, но и не в радость; скоро у них птенцы должны уж появиться. Сибирь – знали, куда летели, – не Африка.

В соседском доме из печной трубы, из паровозной будто – чем только и топят, не углём и не мазутом же? – отметая в стороны снежинки, выпирает чёрный дым. Соседи тоже, значит, уже бодрствуют, на ногах-кормильцах, в постелях до обеда по-барски не нежатся – опять в Ялани на одну собаку убыло – похоже: запах такой – как около шашлычной.

Ну, думаю. Вчера не эта ли скулила?

Пошёл на Кемь.

Иду.

Снегу – по щиколотку, мягко скрипит под сапогами – в увеселение подошвам. Опять – как осень, и впереди как будто долгая и лютая зима – даже в плечах, подумав, нервно передёрнулся.

Солнце вот-вот должно взойти, но где ж его за тучами увидишь – плотные.

Кое-как теперь спустился с яра – скользко – так, ступенькой, осторожно; и взбираться так же буду – намучаюсь.