Джон Апдайк - Деревни

От поисков фарфорового костюма, который необходимо надеть, чтобы не выделяться среди гостей, его отвлекают испуганные восклицания из другого угла комнаты. Там упал замертво один из присутствующих, незнакомый ему старик. Вокруг головы покойника вдруг засветился нимб, составленный из уснувших собак.

Собравшиеся начинают бегать за оказавшейся в квартире лисицей. Ева, его младшая дочь, со слезами на глазах старается защитить бедное животное. Значит, все это происходит в его большом деревянном доме на Куропатковой улице в поселке Миддл-Фоллс, штат Коннектикут, сознает Оуэн. Значит, он и есть хозяин таинственной квартиры, весьма скромно одетый человек, не нашедший фарфорового костюма.

Он просыпается.

Джулии рядом нет. Вмятина, оставшаяся после нее в постели, холодит ему руку. С каждым днем он все острее ощущает абсурдность необходимости просыпаться по утрам, вставать с кровати, чтобы снова есть надоевшую овсянку и запивать кофе пригоршню лекарственных и витаминных таблеток, снова читать в газете об автомобильных авариях на дорогах, об очередном пожаре в жилом квартале Бостона, о разоблачении какого-то священника, надругавшегося над малолетней девочкой, об изощренных махинациях в солидных корпорациях и фондах, о смерти людей, которые заслуживают того, чтобы остаться неизвестными, об угрозе новой мировой войны. И у него постоянно чешется ладонь левой руки — это указывает на возможность сердечного припадка или на то, что неладно с позвоночником. Нестерпимо ноет средний палец на правой руке, еще сильнее болят суставы большого пальца. Это результат былого увлечения гольфом. Все эти годы он слишком крепко держал этими пальцами клюшку. Много лет он расспрашивал знатоков, что он делает неправильно, но те, почти не глядя, уверяли: хватка у него хорошая, но вот ноги он расставляет чересчур широко, плечи поворачивает недостаточно, замахивается слишком круто. Но сам-то Оуэн знает: у него просто старческий артрит, и эта боль будет сопровождать его до могилы. И Джулия останется с ним до могилы, будет ухаживать за ним, когда он сделается жалким, беспомощным, ни на что не способным инвалидом. Он чувствует к ней прилив нежности.

Не помочившись, не почистив зубы, Оуэн отправляется на поиски жены. Ее нет в комнате, где стоит телевизор, настроенный на ее любимый канал «Сводка погоды» — сейчас экран не светится. Нет ее и за письменным столом в свободной спальне. Нет на кухне, куда он спускается с задней лестницы, ступая босыми ногами по новой ковровой дорожке. Оуэна охватывает паника. Он уже готов позвать — «Джулия!», но в этот момент из библиотеки доносится шуршание газеты. Она сидит на красном диванчике, тянет йогурт из пластикового стакана и читает «Нью-Йорк таймс». Ее синие шлепанцы покоятся на краю кофейного столика. Из-под короткой ночной рубашки, из-под распахнувшейся полы халата видны голые колени. Он опускается в кресло с подголовником и облегченно вздыхает, как путешественник после долгих скитаний в пустыне. Паника проходит. Ногти на пальцах ее натруженных ног похожи на коралловые ожерелья, мышцы плавно переходят одна в другую, как плывущие стаей дельфины. Она смотрит на него из-под изогнутых дугами черных бровей своими широко расставленными глазами цвета морской волны; подвижные, резко очерченные даже и без помады губы поблескивают от йогурта. Он удивляется тому, как сильно действует на него ее красота.

— Сними эту нелепую шапку, — говорит она.

По мере того как редели и утончались волосы на голове, у него вошло в привычку надевать на ночь вязаную шапку. Так делала его мать, когда стала страдать старческим слабоумием. Даже в летние дни он натягивает шапку на затылок, чтобы поскорее заснуть.

Оуэн сует шапочку в карман мятой пижамы и кладет голые ноги на стул Чиппендейла, стоящий по ближнюю от него сторону кофейного столика. Один из уэстерсфилдских предков Джулии в свое время вышил накидку на мягкое сидение, но теперь она уже совсем выцвела.

— И убери грязные ноги с моей антикварной мебели, — говорит Джулия с неподдельным возмущением и, встав с дивана, несет пустой стаканчик из-под йогурта в кухню.

Оуэн плетется за ней, протестуя дрожащим голосом:

— Они чистые, они же голые.

— И когда ты начнешь причесываться? — спрашивает Джулия, не поворачиваясь и повысив на два тона голос. — Когда-то у тебя была густая, красивая, каштановая шевелюра. А теперь? Безобразные белые клочья на лысине.

— Я только что встал, — опять протестует Оуэн, — и пошел взглянуть на тебя. Мне совсем не хотелось тратить время на причесывание.