Дмитрий Вачедин - Гусеница

Теперь они жили вдвоем, как когда-то в России. Порой ранним утром, когда направление стен еще зыбко и неясно, и сами границы комнаты едва успевают сомкнуться после пробуждения ее обитателей, Мише казалось, что они снова живут в треугольнике — наконечнике летящей над городом стрелы. Возможно, они просто перенесли с собой на новое место геометрическую форму жилища, как дикие пчелы или моллюски. Вот только снова закрывая глаза, Миша не чувствовал теперь ни черноты, ни гнили — ни у подножия дома, ни в себе самом.

Мама уходила на работу, а мальчик включал телевизор или ехал на велосипеде в библиотеку, куда мама записала его со смутной — и сбывшейся — надеждой. Дома нагибались над ним, склоняли свои головы, рассматривая его тысячью окон, а вверху, полосой по серому небу, шла настоящая дорога, по которой он, кажется, и двигался, а внизу — лишь его отражение. Из библиотеки он отправлялся к психологу, писавшей по мишиному случаю научную работу — все больше погружаясь в ситуацию, она начала ненавидеть его маму. Но впервые мальчик заговорил не там, а дома, да и сделал он это не без сожаления — теперь ему казалось, что речь переведет его из ряда необыкновенных, чудесных детей в компанию обычных говорливых пустозвонов, на которых он достаточно насмотрелся за несколько недель в школе. Вдруг, начав говорить, он лишится общества фрау Костровой.

Заговорил Миша, вернее, теперь уже Михаэль, конечно, по-немецки, что ему самому казалось совершенно естественным — не этого ли от него хотели взрослые? По-русски он больше не говорил никогда, хотя и мог читать русские книги — что-то сломалось в гортани, перелом невидимой косточки не позволял ему теперь произносить буквы «ы» и «щ», смягчать согласные и делать твердой «р». Психолог, которую звонок мамы Михаэля заставил подскочить от радости, записала вечером в свою тетрадь: «Лишь исчезновение почвы для конфликта и возвращение «status quo» во взаимоотношение матери и сына сделало для него возможным использование речи для общения. Давление, стресс, страх, вызвавшие блокировку речевой функции, имели и еще одно следствие: период молчания стал в некотором роде инкубационным периодом, во время которого шла перестройка речевого аппарата под структуру немецкого языка». Отставив карандаш, она подумала и дописала в скобочках: «мать, сука, все же добилась своего».

Скоро город уснул, неся на ладонях мальчика и его маму, Свена, спящего рядом с приглашенной в гости шоколадной кандидаткой в жены из далекой южной страны, психолога Кострову, многих других, перекатывающихся в его руках как горошины. Где-то в России, отряхиваясь от известки и гнили, из подвала вылезла гусеница, медленно доползла до маленького круглого дворика и взмыла в небо, превратившись в ангела.