Сергей Кузнецов - Хоровод воды

– Ничего, – отвечает Никита, – если секс хороший – можно. Вот если бы плохой – тут либо молчать, либо врать.

Сам сказал – и замер: может, Даша и соврала?

– Секс хороший, – кивает Даша, – не в этом дело. Сначала мне, наверное, льстило – взрослый богатый мужик, может гламурную модель завести, а трахается – со мной. Самооценка поднимается, и вообще. Но вообще-то самооценка у меня и так неплохая, не это главное.

– Понимаю, – говорит Никита и думает: Девушка не знает, а ты пристаешь! Ты сам чтó услышать хочешь? Может, подскажешь? Поможешь сдать экзамен.

– Вот, еще вспомнила, – оживилась Даша. – В первый раз было любопытно. Интересно – как трахаются взрослые мужики? Может, знают какие-нибудь секреты?

– Я никаких не знаю, – говорит Никита, и у него под мышками выступает пот: совсем не эротичный, а липкий, стыдный пот испуга и смущения. Нервничаю, как пацан , думает он.

– А еще – как бы это сказать? – продолжает Даша. – Я скажу, как подумала, только ты не обижайся, ладно? Я в самом лучшем смысле, имей в виду!

И она грозит пальцем – вероятно, шутливо, но Никита совершенно серьезно смотрит на этот палец: темный, почти черный лак, несколько массивных серебряных колец, надетых впритык, ни снять, ни подвинуть.

– Ну, если по-простому, – ты смешной. В хорошем смысле смешной, с юморком. Не воспринимаешь себя слишком серьезно, не обижаешься по пустякам. И еще смешной, потому что реально ничего не знаешь, чего все знают. Про всякую правильную музыку, про клубы, про наркотики, про ЖЖ или как отправлять MMS. Даже книжек не читал, которые все читали! Кучу вещей тебе надо объяснять – я как будто младшего брата воспитываю: книжки даю, музыку ставлю, еще немного – и в какой-нибудь клуб тебя отведу.

– Ага, тебе нравится, что я темный и некультурный! – говорит Никита, а сам знает: это еще не конец, у Даши список, как на египетском свитке – длинный перечень Никитиных добродетелей, странных, не нужных ни Косте, ни Виктору с Наташей, ни папе, ни маме. Даже Маше не нужных – одним словом, бесполезных всем, кроме девочки напротив. На голове ежик, в нем застрял катышек тополиного пуха, словно яблоко на спине настоящего ежа. Глаза густо подведены – туши всегда столько, что Дашино постельное белье вечно в разводах: сюрреалистическая зарисовка Дашиных снов. А иногда – черно-белая графика страстей, объятий и судорог.

Возбуждение сегодня переплетается с тревогой – за Машину операцию, за разговор с Дашей. Вдруг сейчас она все разрушит? Возбуждение даже мешает, но сегодня от каждого Дашиного жеста накатывает волна воспоминаний. Хочется протянуть руку, потрогать, придвинуться, прижаться, наплевать на приличия, утащить, уволочь, увлечь куда угодно – в машину, в туалет, в ближайшую гостиницу… и там наконец услышать глубокий грудной звук, по которому он так скучает. Услышать – и продолжать двигаться, пока вздохи и стоны волной проходят сквозь Дашино тело.

А может, Никита жалеет, что спросил, и готов даже раздеть Дашу посреди ресторана, только бы не услышать главный ответ?

– Ты ничего не знаешь, – продолжает Даша, – но веришь, что все, чего я говорю, – охрененно клево. Даже если тебе неохота разбираться, ты все равно мне поверил, что это – здорово. Например, ты не говоришь: ерунда твой Коэльо , – то есть я знаю, ты не любишь Коэльо, но ерундой не считаешь.

Если честно – считаю, думает Никита, но теперь уж точно не сознаюсь. Верно дед говорил: молчи-молчи, за умного сойдешь.

Никита кивает, не сводя глаз с Дашиных полных губ, которые опять обхватывают мундштук кальяна, слегка посасывают. Потом Даша чуть надувает щеки: легкий, почти незаметный пушок, будто на шкурке персика, если провести рукой.

– Ты не считаешь Коэльо ерундой, и когда я рассказываю – слушаешь. Взрослые редко слушают. Мои родители – вообще никогда. Бабушка слушает, но с ней же не про все поговоришь. А с тобой можно про все – ну почти про все.

Что значит – почти? Впрочем, и так понятно: не поговоришь про мальчиков, про сверстников, про секс с кем-нибудь другим. И про любовь тоже лучше со мной не говорить. Пора признаться: ничего я не понимаю в любви.

– Ты – слушаешь, – еще раз повторяет Даша и улыбаясь добавляет: – Или хотя бы делаешь вид.

Нет, думает Никита, я не делаю вид, я в самом деле слушаю, но что я слушаю – ты не знаешь. Потому что я слушаю не слова, а интонацию. Тембр. Модуляции. Я слушаю – и смотрю, как шевелятся губы, с серебристым проблеском мелькает язык, с каждым новым выдохом меняется контур щек. Смотрю на твои руки, замечаю, как лег лак на ногтях. Если у тебя ссадина – замечаю, как она заживает. Я смотрю, как двигаются твои пальцы – вот большой потирает указательный, вот в задумчивости ты сцепляешь кисти, вот помахиваешь рукой в воздухе. А когда ты голая – я же больше всего люблю говорить с тобой, когда ты голая, – когда ты голая, я смотрю на движения твоего тела. Любое слово – это работа тела. Ты набираешь в легкие воздух, груди приподнимаются, распрямляются плечи, втягивается живот… секунда – и на выдохе слово улетает, груди падают и чуть-чуть колышутся, плечи опускаются… Родители на тебя так не посмотрят, сама понимаешь.