Елена Земенкова - провинциальные душегубы [СИ]

Степан Фомич, монотонно кивая головой, продолжил свое понимание слов Алины, сказанных ею сгоряча, и всерьез, случайно и намеренно в эти летние месяцы две тысячи шестнадцатого года, и вот, что еще открылось старому учителю. Свобода Алины Окуловой была другой, отличной от Шурыгинской, его свобода - это борьба с рабством, деспотией, тоталитаризмом, неизменно сосуществующим где-то рядом. Но в мире Алины не было подобных архаичных безобразий, ее свобода была цельной и не нуждающейся в подпорках-антиподах, она гармонично встроилась во внутренний мир девушки. Алина воспринимала свое право оценивать, решать и поступать по своей внутренней правде, долгу и правилам точно также как и право дышать, есть, пить и спать, что принадлежит ей с рождения до смерти и не требует никаких позволений и завоеваний, благодарностей и оправданий. А традиционная русская справедливость наделяла такой свободой всех без исключений и различий, и значит, в мире не должно быть нищеты, неравенства и рабства, какими бы отсталыми и аморальными не были бы отдельные представители нашего вида. Поэтому, щедрые подарки старого учителя оказались не нужны Алине, тем более, вступать за них в Шурыгинскую армию борьбы с всемирным злом в лице коммунизма, сталинизма, тоталитаризма и тому подобных драконов Алина не желала.

За что же тогда страдала Алина Окулова, за что винила себя и окружающих, за что мучала и изводила старого учителя? Не поверите - за свободу, за нее родимую! Эта кутерьма с внезапным богатством отца, бесчисленными поездками заграницу в страны респектабельного комфорта и благоденствия, послушным соглашательством на ненужную ей учебу в Европе, беспорядочными сексуальными связями, которыми Алина мстила своим обидчикам, так ей казалось, все это привело ее к самому настоящему рабству! Она задыхалась, голодала и умирала - отсутствие свободы истончало ее душу и тело, и раб поднялся на борьбу за свою жизнь, за право жить по своей совести - по своему стерженьку!

Степан Фомич внезапно улыбнулся, он, наконец, понял, что ему надо сделать для своего беспощадного судьи, маленького солдатика за всеобщее счастье - его надо освободить от всех долгов и лжи самозванных пророков, местных и пришлых, искусственно сконструированных идеалов и убеждений, причудливых фобий и приторных фантомов генно-модифицированного будущего. Надо освободить ему дорогу в свой мир, к своей правде, где ему самому придется решать, выбирать и отвечать за себя и всех остальных - "страдать", как припомнилось Степану Фомичу это чуждое, почти забытое слово классической русской литературы.

И на языке Шурыгина вертелась еще одна кощунственная строчка известной песни - "Весь мир насилья мы разрушим...". Он четко осознал, что сам был инструментом этого самого насилия - он много лет упорно требовал от лучановцев покаяться в кровавых и страшных преступлениях коммунистического режима, отказаться от своего прошлого и принять безоговорочно и с энтузиазмом догмы всебщего глобального мира. Но лучановцы каяться и радоваться не желали, а его близкий друг Армен Арсенович всегда говорил, что насилие целесообразно только в интересах большинства, во всем остальном - это абсолютное зло.

Огромные черные глаза Алины, в которые продолжал смотреть старый учитель, внезапно сузились и выстрелили огненным залпом горечи и злобы:

-Я ненавижу тебя! Лучше бы ты умер! - услышал Шурыгин.

-Все будет хорошо! Алина, ты справишься, я все объясню - Степан Фомич, торопясь, шагнул с крыши к своему маленькому судье и, уже падая, успел еще подумать о жене - Потерпи, Мариночка, я скоро...

Так и умер старый лучановский учитель Степан Фомич Шурыгин, умер, как и жил - непонятно и противоречиво. Но в свой последний призрачный миг он был честен и перед Алиной, сумев понять ее боль и правду; и перед покойной женой Мариной Яновной, окончательно признав ее своей единственной любовью; и даже перед последним близким человеком на земле Арменом Арсеновичем Агабебяном - тем, что не вспомнил о нем, потому что страх перед одиночеством и пустотой не всегда превращается в настоящее чувство.

Но для Алины все продолжалось - дикая, дьявольская радость охватила ее, она закружилась в каком-то бешеном танце вокруг тела своего врага и, захлебываясь от собственной правоты, яростно твердила: "Ты сам виноват! Ты врал и предавал! Ты никогда никого не любил! Так иди же в ад!" - маленький жеребенок не понял, что в аду оказался он сам, и тьма страданий и горя целиком поглотила его.