Эльдар Саттаров - Транзит Сайгон-Алматы

— А ты знаешь, кому принадлежат эти земли и этот замок? — спросил он. Я покачал головой. — Нет?! Тебе! Это владения твоей матери.

Так вот, куда хотел нас отвезти дядя Нам, когда Сайгон был охвачен боями! Впрочем, сомневаюсь, что нам бы удалось прорваться сюда с ним.

— Значит, после революции, они будут принадлежать народу, — ответил я. Много лет спустя, находясь в СССР, я узнал, что был прав.

Чай, слегка оторопев от моего ответа, тем не менее счёл нужным согласно закивать головой.

Сойдя в Лонгшуэне под вечер, мы, как и в Сайгоне, незаметно присоединились к разбредавшимся по домам крестьянам из близлежащих деревень. Здесь, конечно же, не было такого большого потока, но люди выглядели менее измотанными жизнью и разговаривали веселее. Проходя с ними через очередную деревню, мы стали свидетелями ещё одной неприятной сцены. Сначала послышались крики: «Ловцы креветок! Ловцы креветок!». Потом прямо у нас на пути выросла, возбуждённая толпа, которая всё продолжала пополняться сельчанами, выбегающими из-за домов. В центре толпы крепкие мужики вели за шиворот безоружного араба в форме Иностранного легиона и тщедушного вьетнамца в шарфике с цветами французского триколора. Их руки были связаны за спиной. Их довели до моста, крича: «Эй вы, наловите нам креветок побольше да пожирнее!». Чай потянул меня за рукав, и мы зашагали дальше в сторону темневшей впереди чащобы, раскинувшейся прямо за деревней.

— Дядя Чай, а что происходит? — спросил я.

— Ничего особенного. Поймали одного палача и одного стукача. Сами виноваты. Нечего было шляться, где не следует. В Восьмой зоне рулим мы, и все жители это знают.

Я оглянулся. Несчастной парочке уже связали ноги и, повесив на шею по валуну, пинками столкнули в реку. После этого толпа крестьян мгновенно рассосалась, должно быть, быстрее, чем успели успокоиться круги на воде.

Мы тем временем уже скрылись в джунглях, где ненасытный мрак поспешно отвоёвывал себе пространство у последних, слабых лучей солнца, уходившего за край света. По пути, то слева, то справа голоса невидимых людей спрашивали у нас из темноты пароль, на который мы давали свой отзыв, пока мы, наконец, не выбрели на полянку, заполненную людьми и приветливо залитую светом костров. У одного из костров на развёрнутом пледе, расстеленном на земле, сидела, обняв колени и задумчиво глядя в огонь, красивая женщина в маскировочной одежде. Моя мама. Я бросился было к ней на шею, но она мягко отстранила меня:

— Кто ты, мальчик? — она смотрела на меня, не узнавая.

— Мама, это же я, твой сын, Мишель!

— Мишель?! — она неподдельно удивилась. — Что ты тут делаешь?

В этот момент в круг света, отбрасываемого огнём, вступила тень рослого поджарого мужчины в военной форме с закатанными рукавами. Мой отчим. Один из руководящих политработников штаба партизанской армии Южного Вьетнама.

— У тебя очень способный пацан, Май, — сказал он. — Мы отправим его в Кадетскую школу, созданную моим другом, бывшим офицером Иностранного легиона. Там он освоит не только военное дело, но и все другие необходимые дисциплины, даже спорт и музыку.

Вот так я и попал в Девятую зону, на самом Юге Индокитайского полуострова, под Баклю. Я решил взять себе вьетнамское народное имя — Туан, я не хотел больше зваться по-французски Мишелем. Деньки потянулись весёлые и насыщенные. В школе было около сорока детей от двенадцати до шестнадцати лет, в основном дети партизанских командиров. Наш детский взвод разделили на три отряда, как в армии, и каждому выдали оружие. У командира был пистолет, у рядовых по автомату или винтовке. Мы учились и играли.

С утра я любил наблюдать, как заместитель комбата, наш инструктор по вьет-водао занимается разминкой с трофейным японским мечом. Он очень плавно скользил между частых ветвей, произвольно меняя боевые стойки, играя с центром тяжести, меняя баланс, как бы примеряясь к жизненно важным центрам незримого врага. Заканчивал разминку он зачастую одним молниеносным ударом меча по банановому дереву, рассекая толстенный ствол одним движением, да так, что разрубленное надвое дерево продолжало стоять, как ни в чём не бывало. Меч проходил сквозь древесную массу, как сквозь масло. Потом, правда, он учил нас, что вовсе не обязательно владеть трофейным мечом или автоматом, для того чтобы практиковать искусство самообороны. Любой предмет способен превратиться в грозное оружие, будь это заострённый бамбуковый ствол, кирпич или обрезок трубы, который можно спрятать в рукаве. Центральной концепцией в его поучениях было восстановление справедливости и гармонии в мире. Страдания невинных, злоупотребления властью, физическое и моральное насилие над личностью были порождением помутнённого сознания, тёмных сил эпохи раздора. Путь воина заключался в постоянном самосовершенствовании, потому что воин должен пройти сквозь эру раздора незапятнанным и всегда стремиться восстановить природный баланс между светлым и тёмным, исцеляя раны, нанесённые гармонии мира замутнённым сознанием власть предержащих.