Николай Ульянов: Под каменным небом

От всего веяло злым умыслом.

Он усматривал его даже в том, что солнце дальше подоконника в комнаты не заглядывало. Ему говорили, что здешнее солнце опасно, и нельзя испытывать его действие на сетчатке глаз или на коже. Советовали довольствоваться тем обилием света, что проникал из сада. Сад раскинулся роскошной декорацией: посередине пожаром горела плантация тропических цветов, за кущами магнолий синела дымка персидской сирени, свешивались белые колокола агати.

— Неужели мне нельзя будет туда выходить?

— Через некоторое время можно будет, но не сейчас. Вы должны с этим примириться. Впрочем, свежего воздуха у вас будет достаточно, а любоваться садом можете из окон.

Окна были широкие с чистыми прозрачными стеклами. Но каждый раз, когда пленник открывал раму, чтобы выглянуть в сад, окно автоматически задвигалось прочной, с затейливыми узорами, решеткой. Она так же легко и неслышно уходила в простенок, как только окно закрывалось.

— Сколько же я здесь пробуду?

— Это в ваших руках. Пока не закончите работы… Но выйдете вы отсюда мировой знаменитостью. Слава у вас не будет отнята.

Раз подошел к нему Нерон.

— Дорогой метр, я чувствую, что нам надо объясниться начистоту. Быть может это снимет с вас груз сомнений. Вы, конечно, по-прежнему терзаетесь: кто мы такие? Как бы мне хотелось убедить вас в ненужности этого вопроса! Вот я с вами разговариваю по-французски, что вам мешает считать меня французом?

— Но я слышал, как вы и ваши коллеги разговаривали по-английски и по-немецки.

— Мы знаем также по-русски, и, если хотите, введем в обиход ваш родной язык.

— По-русски?!.. Я так и думал!.. Значит я в руках ГПУ?

— Ну вот! Я всегда считал вас исключительно прозорливым! Насчет названия вы немного ошиблись; ГПУ давно не существует… Но это мелочь. Допустим, что мы действительно сотрудники советской полиции. Что тогда? Почему это страшнее, чем быть в руках Интеллидженс Сервис или Эф-Би-Ай?

— Да, но вы… большевики.

— Ай, как страшно! Дорогой метр, мы ведь знаем, что вы не в состоянии объяснить разницу между большевиками и радикалами или между большевиками и лейбористами. Политика — не ваше дело. Что вам до того, что мы большевики?

— Но я не хочу, чтобы мое открытие попало в любые руки.

— О, вот это высокое слово! Кому же вы хотели бы вручить его?

— Я еще над этим не думал, но…

— Какое же вы имели право не думать? Начать работать над изобретением, упраздняющим атомную бомбу, дающим власть над миром, и не подумать, кому ее доверить!

— Я, в конце концов, не обязан… С меня хватит, если удачно выполню…

— Совершенно верно. От вас и не ждут ничего другого. Но тогда не всё ли вам равно в чьи руки попадет ваше открытие?

— И всё же, мне не хотелось бы…

— Дорогой метр, вы сами не знаете своего величия. В тот день, когда ваша идея будет воплощена, возникнет, впервые за всю историю, абсолютная власть на земле. Вы упраздните рабство, потому что упраздните свободу. Кто бы мы ни были сейчас — после вашего открытия мы перестанем быть большевиками, французами, американцами, мы станем владыками мира.

— Но это может сделать и простая шайка преступников!

— Браво! Мы начинаем понимать друг друга. Отчего бы не быть и шайке преступников? Если все королевские роды в Европе произошли от норманских разбойников, то стоит ли обижать неласковыми словами нынешних гангстеров, которым пришлось бы положить начало династии мировых властителей?

Нерон исчерпал все доводы в доказательство бессмысленности его тоски. Но тоска не проходила. Только сад, на который он временами смотрел из окна, рассеивал его немного. В глубине, за темными кипарисами, проползал иногда белый игрушечный пароход, напоминая о воле, о просторе, о возможности идти куда хочешь.

— На острове я или на материке?

Однажды он осмелился спросить, как называется то море, что зеленеет в промежутке между кипарисами?

— Адриатическое, Эгейское, либо Черное, а может быть Караибское.

По ночам, когда загорались звезды, он жалел, что ничего не смыслил в астрономии и не мог определить по ним свое местонахождение.

— Вам никогда не приходило в голову, что вы ошиблись? — спросил он однажды Нерона.

— Как так?

— Вы ухлопали на меня миллионы, а я сижу и ничего не делаю.

— Это придет… придет…

— А если не придет, что тогда?.. Убьете?

— Что за мысли! Зачем нам это? Мы вернем вас в ваше прежнее ничтожество. Только тогда оцените рай, который мы вам здесь уготовали. Эту лабораторию, что не удостаиваете взглядом, будете вспоминать, как упущенное счастье!