Николай Ульянов: Под каменным небом

— Мне было тогда не больше шести лет. Дело было в деревне. Я целыми днями носился с игрушечной саблей, рубил крапиву, колол направо и налево и с каждого прохожего готов был содрать скальп. И вот, какая-то баба приносит котенка: — не утопишь ли? Я ответил, что индейцы никого не топят, только убивают. — Ну, убей. — Убедившись, что мне, в самом деле предстоит совершить убийство, я испытал такую же дрожь и нетерпение, как четырнадцатилетний подросток на первом тайном свидании с женщиной. Отправившись в поле и неся в одной руке котенка, а в другой палку, я был от счастья, как в тумане. Но выбрав место казни и опустив жертву на землю, почувствовал себя в положении кучера, у которого лошадь не двигается с места, сколько ее ни бей. Как начать? Котеночек, пошатываясь на крошечных лапках, был, по-видимому, бесконечно рад траве, жучкам, Божьим коровкам. Потом поднял мордочку и посмотрел на меня синими, как искорки, глазами. Тут я выронил палку и бросился бежать.

— И что же дальше? — вырвалось вдруг у меня.

— А дальше, стыд и сознание собственного ничтожества заставили остановиться, не добежав еще до деревни. Как так? Не пристукнуть жалкого котенка?.. Набравшись опять воинственного пыла, я поворотил назад. Котенок охотился за бабочками и не умея еще ходить, пытался прыгать по-тигриному. Хотя я снова взял палку, но окончательно понял, что ударить не в силах. Я был в отчаянии. Сам не знаю, как мне пришла мысль закрыть глаза и бросить палку наугад. Так и сделал. Взглянувши увидел, как котенок с чуть слышным стоном катался клубком по земле. Кровь из носа… Это был мой первый ужас в жизни. Прибежав без памяти домой и боясь попасться кому-нибудь на глаза, я забился сначала в хлев, потом на сеновал. И вот мне, как всякому убийце, захотелось посмотреть на свою жертву. Украдкой пробрался к месту преступления и не нашел ничего, кроме палки. Где же котенок? Иду опять в деревню и вижу возле гумна: — плетется бедный, а кровь на носике запеклась и почернела. Жив! Жив! Тут я почувствовал такое спадение вериг, какого ни один святой угодник не испытывал…

Я взглянул на рассказчика и подивился жесткости его лица, так мало подходящего к тому о чем он говорил.

Подали сандвичи. Поевши и выпивши кофе, он совсем другим тоном спросил:

— Вы, кажется, знакомы с Еленой Густавовной Ольховской и живете неподалеку от нее?

Я раскрыл рот.

— Откуда вы знаете?..

— Знаю, — усмехнулся он. — Так вот, если будете, передайте поклон от Прутова. Скажите, что приезжал не надолго, зайти не мог, но когда-нибудь навещу непременно.

Он повернулся на своем стуле и вышел не попрощавшись.

На другой день я был у Ольховских и видел Елену Густавовну. Я всё еще продолжал считать вчерашнего рассказчика болтуном и приставалой, но страшно хотелось знать, каким образом знаком он с нашей величественной Еленой Густавовной. Пока я разговаривал с ее сыном, она патриархально сидела в кресле и вязала.

— Вам, Елена Густавовна, Прутов кланялся.

Она не выронила работы из рук и не вздрогнула, но я видел, как ее точно обухом хватили по голове. Пальцы стали делать бессмысленные движения, ничего общего с вязанием не имевшие. Прошла длинная минута, прежде чем она смогла вымолвить:

— Да? Где вы его встретили?

— Здесь, в Квинсе. Он жалел, что не мог быть у вас, потому что приехал на один только день.

Она ничего больше не спросила, но щеки ее провалились и видно было, как челюсть ходуном ходит под плотно сжатыми губами.

— Ты нездорова, мама? — спросил сын.

— Да. Отведи-ка меня на диван.

С тех пор не проходило дня, чтобы я не думал о незнакомце.

Через месяц снова услышал его голос, совсем рядом, когда сидел в кафе.

— Ну, вот, довелось еще раз свидеться!

— Ах это вы? Послушайте! — обратился я к нему без всяких предисловий. — Что у вас такое с Еленой Густавовной? Ваше имя бросает ее в дрожь.

— Вот как?.. И тяжело это у нее?..

— Первый раз, три дня ходила сама не своя. Потом, когда недели через две я снова заговорил про вас, закричала не своим голосом: «Что он подсылает вас ко мне, что ли?.. Чего вам от меня надо?..»

Он достал платок, вытер лоб и растерянно уставился на букет искусственных цветов, украшавших стол.

— Бедная!

— Ей, должно быть, есть чем помянуть вас, — попробовал я усмехнуться.

— К сожалению, да. И, конечно, не добром, хотя добра я ей сделал не меньше, чем зла.

— А зло было?

— Да еще какое!

Он отхлебнул кофе, помолчал и вдруг повернулся ко мне.