Виктор Свен - Моль

Уполномоченный кивнул Карпенко.

— Товарищи, — объявил Карпенко, — собрание считаю закрытым. Идите, отдыхайте.

Когда вслед за последним комсомольцем шагнул было и Костя Туровец, его догнал уполномоченный и сказал:

— Погоди, ты пойдешь со мною. Понял?

— Я это понял давно, — ответил Костя Туровец. Автор, вороша записки тех давних теперь уже лет, мог бы пойти следом за уходившим в темноту Костей Туровцом и уполномоченным. Но не пошел, считая нужным вернуться к Семену Семеновичу Суходолову, который как раз в эти дни «персонального дела Туровца» оказался на одной из больших сибирских железнодорожных станций.

Чтоб всем стало ясно, почему здесь очутился Семен Семенович Суходолов, Автор и расскажет —

Эта маленькая сморщенная старушка сидела у стены вокзала и так равнодушно смотрела на спешащих куда-то людей, словно ей самой уже некуда было торопиться.

Два или три раза мимо нее прошел Суходолов, а когда обратил внимание, что на старушку падают редкие, мокрые снежинки, ему до боли в сердце захотелось сказать ей какое-нибудь обычное, ласковое слово.

Но от хороших слов он уже давно отвык. А может быть и погода мешала. Может быть этот сырой и пронзительный ветер выдувал теплые мысли, уносил их прочь и где-то кидал в осеннюю грязь.

Неуютность была кругом!

В такую пору слякоти, подумалось Суходолову, хорошо бы умереть, чтобы избавиться от тоски, от чьего-то шлепанья по снежному месиву и от озноба где-то около скучно бьющегося сердца.

Он опять взглянул на старушку, и ему стало страшно от догадки, что и она, моргая слезящимися глазами, тоже думает о смерти.

Час тому назад один поезд ушел к востоку. Только что отправился другой к западу. А старушка всё сидит, даже не сделав движения, чтоб стряхнуть с себя снег.

— Ты куда, бабка, едешь? Вон уже было два поезда, а ты, смотрю, всё сидишь и сидишь? Вроде бы чего-то ждешь.

— Мне, сынок, ехать некуда, — ответила она спокойно.

— Так-таки некуда. И сама не знаю, чего жду.

— Как так не знаешь?! — удивился Суходолов. — Откуда ты?

— Оттуда, — шевельнув пальцами, сказала старушка. — Сверху. Кулачка я. Освобожденная. Таких как я, калек, с местов поселения отправляют. Кого куда. Одного туда, другого сюда, а меня, значит, к родным местам. Да только зачем — не знаю. Всё равно — не доеду.

— Так откуда ж ты, бабка? Из лагеря?

— Лагерь — это дело давнее. После лагеря было поселение. Из поселения, слышишь, и списали меня. Литеру дали, то есть билет казенный, и бумажку. Документ на волю. Это после стольких-то годов… вышла, говорят, милость такая, амнистия называется, ленинская.

— Какая ленинская? Ленин вон уже когда помер.

— Всяк человек к смерти приписан, — согласилась старушка. — Это верно. Да только амнистия. Так бабы на поселении толкуют. Может обманывают меня, старую, не знаю. Да ты чего стоишь? Присядь, что ли?

Суходолов опустился на корточки и, прислонившись к стене, спросил:

— А зовут тебя как?

— Авдотьей, — ответила старушка и немножко помолчав, добавила: — Авдотьей Сидоровной.

— Горя вы большого, Авдотья Сидоровна, нагляделись.

— Как тебе сказать? Счастье — оно неприметное. А горе? Горе сам знаешь, всяк и враз видит. Вот, слушай, была у нас на поселке одна бабка. Тоже наша, тамбовская, так она..

— А ты тамбовская? — с захолонувшим сердцем спросил Суходолов.

— А то как же! Может слышал: Сампур? Богатым селом жили.

— Слышал про Сампур, — неуверенно подтвердил Суходолов. — Слышал.

— А может и ты из тех краев?

Суходолову хотелось всё рассказать о себе, вплоть до того, как ушел он от отца после окончательного с ним разговора. Но не рассказал, а спросил:

— Ну и что же там, на поселении, говорила та тамбовская бабка?

— Да вот про горе свое. Она, слышишь, мельникова дочка, и парень к ней сватался. Да в те поры там Антоновщина гуляла. Против товарищей. А парень ее подался к красным. Батьку ж ее, мельника, на расстрел потянули, а она, дочка, кинулась оборонять отца. А в нее охальник и грохнул из пистолета.

— Авдотья Сидоровна! — схватив старушкину руку, крикнул Суходолов. — Бабку ту как звали? Говори!

— Бабку звали, прямо тебе скажу, красивым именем. Ксюшей звали! А жила она у нас на поселении калечкой, потому после прострела левая ее ручка не работала. А еще потом — Ксюшу перевели куда-то в другое место… туда, которые помоложе, тех туда подальше отсылали.

— Говори: куда Ксюшу перевезли?