Виктор Свен - Моль

Соньку тех лет Прошков, конечно, не знал, но слухи о таинственной и дерзкой чекистке, оперировавшей в тылу врага, доходили и до него.

Потом, правда, она на чем-то большом сорвалась, погорела, что должно было закончиться стенкой, но за прошлые заслуги ее помиловал сам Председатель, переключив на работу по особым заданиям.

Так появилась Сонька-Золотуха, опять завертелась, легко очаровывая внутренних врагов своей обворожительностью и великим мастерством выглядеть беспомощной тургеневской девушкой, гибнущей в омуте революции и остающейся трогательно-прекрасной дочерью былой России.

И опять сорвалась Сонька. На этот раз в Киеве, сознательно или случайно открыв сигнал белому корнету Феликсу Вольскому, спрятавшему свое прошлое, сумевшему стать красным командиром и занять должность начальника разведки штаба военного округа.

Как всё это случилось, Прошков точно не знал. Попытки же понять, почему Сонька помогла Феликсу Вольскому уйти из рук чекистов, были бесплодными.

Ее опять помиловали. Это тоже не могло не смущать Прошкова: такого — второго — случая в истории чека найти нельзя.

Когда Соньку перевели в Москву и поручили Прошкову взять ее под наблюдение — он отнесся к этому, как к обычной работе, совсем не предполагая, что после первой встречи с Сонькой вернется к себе домой и долго будет шептать: «Ну и красота»…

Может быть даже потому, что эта красота носила уже следы увядания, Прошков, всё чаще и чаще сталкивающийся с Сонькой, пришел, наконец, к поразившему его убеждению: он не может жить без Соньки.

Да, она такая и сякая. Всё это верно. О мелочах, из которых складывалась ее теперешняя жизнь, он должен был доносить в своих информациях. Эти информации он писал излишне подробно, чтобы спрятать свои чувства, цинично оплевываемые Сонькой.

— С кем только я не спала, — смеялась Сонька. — По заданию и без… Спала, может, и с таким, что похуже тебя! Видишь, что за я? А вот о любви… один разок в своей распутной жизни услышала я такое слово. И знаешь от кого?

— Ну? — невольно спросил Прошков.

— От Вольского…

Об этом не говорил в своих донесениях Прошков. Молчал и о том, как он просто и по-человечески просил Соньку бросить «дело» и оторваться от того мира, в котором и он и она жили.

Что это? Любовь? Что-то другое и непонятное. У таких, как он и Сонька — любви не может быть. Он мужественно признал, что грязнее Соньки — он сам.

В таком состоянии, пусть и без всякой пользы для себя, ему и захотелось сразу же после посещения Мохова увидеть Соньку, сказать всё без утайки, предупредить и помочь ей исчезнуть.

Прошков отлично понимал, под какую угрозу он ставит самого себя. Он даже вспомнил Мохова: «Из чека уходят — в подвал..»

Невольно взглянув на решетки подвала одного из домов, мимо которых он проходил, Прошков вдруг заторопился, вскочил в трамвай, потом брел по переулкам и, запыхавшись, остановился, желая представить себе встречу с Сонькой. С ней он уже не виделся два дня.

По узкой лестнице он шагал медленно. Подойдя к двери, тихо, условным стуком, щелкнул у замочной скважины.

С той стороны кто-то прислушивался. Прошков опять стукнул. Дверь отворилась.

— Ты чего зачастил? — недовольно спросила Сонька. — Дела у тебя другого нет?

— Соня. Давай хорошо поговорим. Потому что «дело» мое… да это о тебе мысль.

— Слышала. Ну, заходи…

Вслед за Сонькой, Прошков вошел в большую комнату. Пахло тут тем страшным духом, какой остается от самогонки, шампанского, махорки и дыма отличных контрабандных сигарет.

На столе беспорядочной кучей громоздились стаканы, на тарелках и около них — валялись остатки какой-то закуски. В углу комнаты были свалены пустые бутылки и разный мусор.

Ничто не удивило Прошкова. Но стоило ему заметить среди мусора растоптанный кусок хлеба, как-то сразу пропали все, недавно такие еще хорошие слова и мысли, и уже захотелось даже не Соньку, а самого себя облить грязью.

— Погуляли, значит, — прохрипел Прошков. — Договорились?

— А ты чего влазишь в подробности? Детали тебе нужны?

Понимая, что ему уже не спастись от самого себя, Прошков криво усмехнулся.

— Ты чего зубы скалишь? Любопытно? — спросила Сонька.

— Любопытно, — вяло, но как-то серьезно сказал Прошков. — Я, понимаешь, с детства любопытный. Я уже на десятом годку своей жизни распознал, что ножом режут не только хлеб насущный.

— Кто тебя такому научил? — Сонька в недоумении подняла брови. — Кто тебя в такие люди вывел?