Василий Алексеев: Невидимая Россия

Двухэтажный собор Донского монастыря сурово и победоносно поднимал непокорное пятиглавие над старинными зубчатыми стенами. Внутри верхнего летнего храма был таинственный полумрак. Гроб стоял на возвышении по середине храма, утопая в цветах. Колонны, расписанные древними фресками, уходили в бесконечную высоту, окутанную мраком и сплошным облаком кадильного дыма.

Круглые сутки шли заупокойные службы. На клиросах сменялись причты церквей и монастырей. Монахи в черных одеждах читали и пели непрерывно. Схимники в опускающихся на лица куколях вышли из долголетнего уединения и молились у гроба.

День и ночь, без перерыва, народ шел проститься с патриархом. За первый день, по слухам, было продано 60 000 свечей. Свечи некуда было ставить — они грудами лежали у подсвечников. Чтобы пройти в храм, нужно было ждать часами. Вереница прощающихся растянулась на целую версту. В толпе не произошло ни одной ссоры, ни одного скандала. Каждый следил за тем, чтобы большевики не оскорбили память Святейшего. Милиция отсутствовала…

Весна и необычайность всего происходящего вскружили голову Павлу Истомину. Каждый день Павел ездил в Донской монастырь и всё время находился в состоянии, близком к экстазу. Пробравшись в собор, он часами смотрел на непрерывно проходящую мимо толпу. Лица сменялись лицами. Были тут старики и дети, неграмотные крестьяне и профессора, рабочие и молодежь. Последнее особенно радовало Павла. Нет здесь никакого классового различия, — думал он, — один, единый русский народ. Православный русский народ такой, каким он был и в семнадцатом и в девятнадцатом веках.

Вереница верующих поднималась по каменным ступеням собора, входила в главные двери, огибала справа возвышение, на котором стоял гроб, терялась на мгновение в бело-зеленой куще цветов, поднималась по ступенькам к гробу и целовала старческую полную руку Святейшего. Лицо патриарха было закрыто парчой. Выпростана была только правая рука, рядом с которой лежала икона. После прощания вереница уходила как бы в небытие, терялась во мраке левого придела. Павел, как загипнотизированный, не мог оторваться от этого зрелища. Домой приходил бледный и похудевший.

Мать с тревогой всматривалась в осунувшееся лицо сына и нервно выпрямлялась, делаясь от этого еще более статной и величественной, хмурила брови, но никаких замечаний не делала.

Вера Николаевна не чаяла души в единственном сыне и боялась его слишком большой искренности и экспансивности. Ей всегда мерещилось, что Павлик когда-нибудь погибнет так же смело, наивно и бессмысленно, как Петя Ростов в «Войне и Мире», поскакав туда, где больше огня и дыму. Потеряв мужа накануне первой мировой войны, Вера Николаевна все силы души отдала воспитанию сына. Как типичная представительница русской прогрессивной интеллигенции, Вера Николаевна была против всяких «излишеств» в проявлении религиозности, считала церковную обрядность ненужной условностью и не приучала сына к церкви.

Когда Павлику исполнилось семь лет, его и двоюродного брата Володю отправили на первую исповедь. Мальчикам дали денег, чтоб заплатить батюшке, но сами с ними не пошли. На другой день, за чайным столом, обе матери весь вечер вспоминали поэтическую искренность собственной детской веры. Мальчики ели варенье, слушали и несколько удивлялись своим матерям: исповедь тронула их очень мало.

Когда Павлику исполнилось четырнадцать лет, его первый раз пронзило сознание неизбежности смерти. Целый год он скрывал почему-то свой страх от матери, а в пятнадцать лет сам, без всякого постороннего влияния, потянулся к религии. Владимир Соловьев, С. Булгаков и Достоевский закрепили происшедший в нем перелом. Незаметно Павел пристрастился к церкви. Вера Николаевна сначала отнеслась снисходительно-скептически к новому увлечению сына, но вскоре крепнущее постоянство Павла стало влиять и на нее: Вера Николаевна вернулась к церкви.

У Павла образовался новый круг друзей. Больше всего он сошелся с Николаем Осиповым — еще большим фанатиком православия, чем сам Павел. Как-то, стоя у всенощной в церкви Большое Вознесение, Павел обратил внимание на худого, высокого молодого человека, простоявшего всю службу. Блестящие глаза молодого человека почти всё время смотрели на алтарь, а бледные губы шевелились в неслышной молитве. Павел от природы был жаден на людей и с этого раза, входя в церковь, всегда искал глазами чуть опущенные под невидимой тяжестью плечи и неподвижно углубленное лицо незнакомца, неизменно обращенное к алтарю. Один раз, после службы, Павел столкнулся с молодым человеком, выходившим из храма вместе со знакомым Павлу дьяконом.