Зэди Смит - О красоте

Через три вторника после начала связи Говард пришел к ней в кабинет и объявил, что все кончено. Впервые оба признали, что между ними что-то было. Как оказалось, Говарда поймали с презервативом. С тем самым, неоткрытым, над которым потешалась Клер в день их второго свидания, когда Говард извлек его на свет, как заботливый, благонамеренный подросток («Говард, милый, ты очень любезен, но я вышла из репродуктивного возраста»). Слушая его рассказ, Клер чуть не рассмеялась снова — типичный Говард, жертва ненужных катастроф! Но потом стало не смешно. Он сказал, что признался в измене, сообщив жене необходимый минимум фактов. Имя Клер он от Кики скрыл. Это было мило с его стороны, и Клер его поблагодарила. Говард странно взглянул на нее. Он солгал не ради репутации Клер, а чтобы пощадить чувства Кики. На этом его короткая, деловитая речь закончилась. Он немного помедлил, переминаясь с ноги на ногу. Он был не похож на Говарда, которого Клер знала уже тридцать лет. Где тот непреклонный интеллектуал, всегда, как ей казалось, считавший ее слегка нелепой, сомневавшийся, что в поэзии есть какой-то смысл? В тот день в ее кабинете Говард выглядел так, как будто порция доброй, умиротворяющей лирики ему бы не повредила. Все годы их дружбы Клер посмеивалась над его педантичной ученостью, а он дразнил Клер ее эстетическими принципами. Согласно одной из ее старых шуток, Говард был человеком только теоретически. В колледже это мнение разделяли многие: студенты Говарда с трудом представляли, что у него может быть жена, семья, что он моется в душе и способен любить. Клер была не столь наивна: она знала, что любить он способен, и еще как, но она знала и то, что чувство в нем выражено ненормально. Что его ученый образ жизни извратил его любовь, изменил ее сущность. Конечно, без Кики он ничего бы не смог — всем его друзьям это было хорошо известно. Но брак их оставался загадкой: он книжный червь, она нет, он теоретик, она политик. Она зовет розу розой. Он зовет ее набором культурных и биологических элементов, существующих в поле взаимного притяжения полюсов природы/искусства. Клер всегда было интересно, на чем держится их союз. Доктор Байфорд осмелился предположить, что именно поэтому она в конце концов и соблазнила Говарда. Будучи сама на эмоциональном пике, она вторглась в самый успешный из известных ей браков. Что правда, то правда: сидя в тот день за столом у себя в кабинете, она увидела в сиротливом, неприкаянном Говарде порочное подтверждение своей правоты. Его вид доказывал, что в отношении интеллектуалов она все-таки не ошиблась. (Кто бы сомневался! Она трижды выходила за них замуж!) Они не ведают, что творят. Говард совершенно не мог совладать с открывшейся ему новой реальностью. Он был не в силах примирить представление о себе с тем, что он сделал. Это выходило за пределы рассудка, и значит, было непостижимо. Если Клер их связь лишь подтвердила то, что она уже знала о темных сторонах своей натуры, то для Говарда она стала откровением.

Жутко было думать о нем, глядя на его отражение в чертах Зоры. Теперь, когда причастность Клер к проступку Говарда вышла наружу, расплата из внутренней тяжбы с совестью превратилась в общественное порицание. Не то чтобы Клер боялась позора; она умела сохранять лицо в таких ситуациях, и они не особенно ее угнетали. Но на сей раз ее карали за то, что она совершила без всякого желания и намерения, и это раздражало и унижало Клер. Ее все еще дергали за нитку ее детские травмы. Судили бы тогда ее трехлетнее «я»! По словам доктора Байфорда, она была жертвой серьезного, типично женского психологического расстройства: она чувствовала одно, а делала другое. Она была себе чужой.

Интересно, думала Клер, они тоже такие, современные девушки, цвет нового поколения? Они тоже чувствуют одно, а делают другое? Неужели они всего лишь хотят, чтобы их хотели? Неужели они до сих пор объекты желания, а не, как сказал бы Говард, желающие субъекты? Вглядываясь в сидящих рядом студенток, в маячивший перед ней профиль Зоры, вслушиваясь в стихи, которые выкрикивали со сцены сердитые чтицы, Клер коренных перемен не увидела. Они так же морят себя голодом, читают женские журналы, которые открыто ненавидят женщин, режут себя ножиками в незаметных якобы местах, имитируют оргазм ради нелюбимых мужчин, лгут направо и налево. Странно, но в этом смысле Кики Белси всегда поражала Клер, казалась чудесным исключением из общего правила. Клер вспомнила время знакомства Говарда с женой, Кики тогда училась на медсестру в Нью-Йорке. Она была фантастически, неописуемо красива, но еще сильней, чем красоту, излучала первозданную женственность, которую Клер воспевала в своих стихах: естественная, прямодушная, могучая, непосредственная, полная настоящих желаний. Богиня современности. Она не принадлежала к ученому кругу Говарда, но была политически активна и отличалась четкостью, искренностью взглядов. Тогда это называли не феминизмом, а вуманизмом [56] «Черная» разновидность феминизма. . Для Клер Кики не только служила подтверждением человечности Говарда, она была доказательством того, что в мире появился новый тип женщины — долгожданный, обещанный. Не будучи близкими подругами, Клер и Кики всегда испытывали друг к другу теплые чувства, — это Клер могла сказать открыто. Она никогда не думала о Кики плохо и не желала ей зла. Тут Клер очнулась от своих размышлений, наведя на резкость черты Зоры, которые снова стали лицом человека, а не размытым цветным клубком личных мыслей. Последний внутренний трюк Клер не давался — она не могла представить, что думает о ней Кики сейчас. Чтобы представить это, надо было стать сверхчеловеком, Калибаном {32} 32 Калибан — персонаж трагикомедии Уильяма Шекспира «Буря», полумонстр, сын ведьмы. , извергнуться за пределы жалости. Но никто не может выпрыгнуть из себя.