Питер Акройд - Мильтон в Америке

Вскоре он добрался до покоев мистера Мильтона. Слепец стоял у окна лицом к саду, но Гус не сомневался, что его шаги будут тотчас узнаны.

— Ну, — заговорил Мильтон, — что скажешь? Как проявили себя эти сводники римской блудницы?

— Очень хорошо, сэр.

— Уже успели заразить страну своим ядовитым дыханием?

— Нет, насколько мне известно. Но мистер Кемпис шлет вам приветствия.

— Вот как? Это немытое свиное рыло. Червь, точащий мозг. — Он сделал паузу, — Ты все молчишь. Томиться в ожидании новостей — настоящая пытка. Выкладывай.

— Если вы спрашиваете о моем мнении, то я и не знаю, с чего начать. В Мэри-Маунт просто глаза разбегаются…

— Будь любезен, нельзя ли без пустословия?

— Ладно, сэр. — В упор глядя на Мильтона, он показал ему язык. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что они поклоняются образу, который называют Пресвятой Марией.

— Об этом мне уже известно. Вечный позор и профанация: в новых землях процвело заскорузлое невежество мертвых веков. Наблюдал ли ты размалеванные отбросы, которые они называют мессой?

— Какая-то церемония там происходила.

— Без сомнения, с золотом и мишурой из старого ааронова гардероба, все эти иудейские обноски, накладные бороды и четки.

Слушая его, Гусперо улыбался краем рта.

— Там был еще майский шест. В пестром тряпичном убранстве.

— Что-что?

— Майский шест, сэр.

— Ну вот мы и вернулись в средневековье. — Мильтон подпер рукою лоб. — Гигантский шлейф грехов стер с небес солнце и звезды.

— Это для танцев, мистер Мильтон, не более того.

— Этот Кемпис переступил границы стыда. Поклоняться столбам?

— Нет, сэр. Они не поклоняются. Я уже сказал: они танцуют вокруг шеста.

— Это все едино. Все едино. Дай-ка мне свежей воды, а то при мысли об этом сраме у меня закружилась голова. — Он опустился на стульчик и продолжил разговор не раньше, чем отхлебнул из чашки. — В прежние времена, Гусперо, майский шест, этот духовный вавилонский столп, возведенный до высот мерзости, был предметом фанатичного поклонения. Некогда в английских городах и деревнях он, как жуткий идол, бывал центром неистовых беснований. Сейчас все повторяется. — Неожиданно он усмехнулся. — Интересно, что об этом скажет Храним Коттон? Не попросишь ли ты его навестить меня на досуге?

Храним Коттон, как оказалось, изнывал от нетерпения, ожидая новостей о размалеванных блудницах Мэри-Маунт, поэтому вызвался тут же пойти с Гусперо. Мильтон встретил его холодно.

— Храним Коттон? Будьте добры сесть. — Немного помолчав, он вопросил: — Ужели Господь поразил нас свыше безумием?

— Боже, сэр, о чем вы?

— Бесстыдство расцветает пышным цветом у нас под самым носом.

Храним Коттон утер себе лицо и медленно окинул взглядом комнату.

— Где это, мистер Мильтон?

— Они служат мессы. Выряжаются в свои запятнанные грехом ризы. Извлекают языческие одеяния из груды церковного хлама. Они поклоняются тусклым образам, Храним. Они поставили в Мэри-Маунт майский шест!

— О мерзость запустения, мистер Мильтон.

— В точности мои слова. Они освятили его. Кадили перед ним. — Гусперо взглянул на него изумленно, потому что ни о чем таком не рассказывал. — Они разукрасили его нечистым, вшивым тряпьем, которое, надо думать, спало с натруженных плеч Времени.

— О извращенность, сэр!

— Это поселение, мой добрый Храним, — свернувшаяся слизь трехдневной лихорадки.

Храним, — Коттон послал Гусперо дикий взгляд, тот в ответ даже не моргнул.

— Заставьте их есть камни и грязь, сэр. Пусть обрежут свои буйные кудри!

— У вас доброе, любящее сердце, мистер Коттон, оно внушает мне благочестивые порывы. — Как догадался Гусперо, собеседник быстро ему наскучил. — Не оставите ли меня одного, чтобы я поразмышлял об их омерзительных нечестивых повадках?

Храним Коттон поднялся и сложил руки ладонями вместе.

— Я сравнил бы вас сейчас, мистер Мильтон, с деревом, посаженным на берегу туманного потока или многоводной реки. Еще немного, и на вас вырастут плоды нам на потребу.

— Доброго вам дня.

Как только Коттон удалился, Гусперо занял освобожденный им стул. Он поглядел на Мильтона, который успел отвернуться, и покачал головой.

— Видно, это называется заботой о слабых. — Мильтон молчал, но улыбался. — Теперь весь город будет трястись от страха, выбираясь утром из-под одеяла.

— Они будут вставать в обычное время. — Не сгоняя с лица улыбки, он обернулся к Гусперо. — И весь день станут бдеть.