Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Первый дом Минтушьяна находился также в Нью-Йорке, в нем жила его больная жена. Каждый вечер он отправлялся туда на ужин, который служанка подавала в спальню, но перед этим неукоснительно посещал Агнес. Ровно в семь сорок пять шофер отвозил его чрез Центральный парк к жене.

В тот день я говорил с ним в турецких банях, потому что Стелла все это время ездила по магазинам с Агнес, готовилась к свадьбе. Уик-энды, когда я получал увольнительные, мы проводили исключительно в обществе Минтушьяна и Агнес. По-моему, ему нравилось приглашать нас в «Туте шот» или возить в «Бриллиантовую лошадь». Он с удовольствием таскал нас по всяким злачным местам. Однажды я попытался заплатить по счету, но он оттолкнул мою руку. Впрочем, мне для этого все равно пришлось бы взять деньги у Стеллы. Но Минтушьян была сама щедрость — веселый жуир и прожигатель жизни. Вечерами он облачался в смокинг истинно рембрандтовской черноты, хорошо оттенявшей его зоркие с красными прожилками глаза, косматую гриву и волосатые уши, казалось, чутко настороженные, пока он по-звериному принюхивался широким, с крупными ноздрями носом, словно втягивая в себя дикие ароматы саванны или песков пустыни. Даже в самой благодушной его улыбке проскальзывало что-то хищное, по-кошачьи коварное: он оскаливал свои длинные зубы, и все лицо его покрывалось сетью мелких морщин; увидев эту улыбку, нельзя было не заподозрить в нем некую порочность. С дамами он не часто позволял себе улыбаться, тем самым эту порочность выдавая. Однако сейчас, сидя, как восточный князек, закутанный в яркую мохнатую простыню, он с улыбкой пощипывал себе щеки, делая массаж, чтобы разогнать мешки под глазами, желтые ногти его натруженных ног были покрыты свежим лаком, но скрюченные мизинцы загибались самым прискорбным образом и ногти на них врезались в мясо. Я гадал, не принадлежит ли он к числу людей по-настоящему опасных, таких как Захаров или Хуан Марч, Шведская Спичка, Парикмахер Джейк или Трехпалый Браун. Стелла уверяла, будто денег у него столько, что и пересчитать невозможно. Для Агнес он их явно не жалел: швырял направо и налево и выплачивал содержание ее мужу, посылая чеки на Кубу, где тот находился и где встретились Минтушьян с Агнес, чтобы он оставался там и впредь. Хотя я и подозревал за Минтушьяном не совсем чистые дела, в полицейских досье он не числился и в откровенных преступлениях замешан не был. Чтобы получить образование юриста, он в свое время работал тапером в немом кино — играл на органе, — но теперь слыл блестящим юристом, имел крупный бизнес и деловые интересы за рубежом, а кроме того, был образован и начитан. Его любопытной особенностью являлась любовь к истории, пристрастие к научным трудам и всякого рода исследованиям тех или иных знаменательных событий — например строительства железной дороги Берлин — Багдад или битвы при Танненберге; он являлся докой и по части библейских сказаний и жизнеописаний святых мучеников. Он был в ряду тех моих наставников, просветителей и советчиков, встречи с которыми формировали меня, определяя жизненный путь.

Понять, что он нашел в Агнес, я так и не сумел, но власть над ним она явно имела. Темноглазая Агнес, казалось, принадлежала к канувшей в Лету эпохе экипажей и кафе времен Австро-Венгерской империи, хотя в тогдашней Вене она была совсем девочкой. Заслуживали внимания скорбные морщины вокруг ее рта и чуть вздернутого носа, намекавшие на какие-то прошлые горести, о которых она предпочитала умалчивать, но при этом оставалась подругой Стеллы и Минтушьян ее любил. Приходилось только удивляться неистребимости желания у стариков, отказывающихся признавать возраст и близость финала.

— Смерть! — воскликнул Минтушьян. Он говорил о своей подверженности апоплексическим ударам и вдруг оборвал рассказ: — Не стану портить тебе настроение, вгоняя во мрак накануне свадьбы.

— О нет, вогнать меня во мрак сейчас невозможно, — возразил я. — Для этого я слишком влюблен в Стеллу.

— Ну, не скажу, что накануне собственной свадьбы я радовался так же, как ты, но настроен был весьма сентиментально. Возможно, на это влияла музыка, которую я играл. Приключения на море шли у меня под увертюру «Пещера Фингала», для Рудольфа Валентино я брал что-нибудь ориентальное — Цезаря Кюи или, например, «Осеннюю песню» Чайковского, эту его пастушескую мелодию на дудочке. Попробовал бы ты не расчувствоваться, когда, например, Милтон Силлс узнает, что Конвей Тирл, оказывается, не утонул на «Титанике», или нечто в том же роде. Все это вперемежку с зубрежкой уголовного права, и тем не менее меня переполняли эмоции. Думаешь, я болтаю ерунду?