Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Ко мне захаживал Клем Тамбоу. Его отец, бывший политик, умер, и Клем с братом, чечеточником, работавшим в музыкальном театре JIo, поделили страховую сумму. Клем не рассказывал, сколько ему перепало, — то ли из странной стеснительности, то ли из суеверия. Он поступил в университет на отделение психологии и жил недалеко от места учебы.

— Как тебе нравится, что старик оставил мне деньги? — смеялся он, стесняясь своего большого рта и кариозных зубовг

Его глаза, как и в детстве, отличались большими белками, а голова — особенно густыми волосами на затылке. Клем по-прежнему искал у меня сочувствия, жалуясь на уродство: он страдал из-за формы носа, но жалобы перемежал взрывами хохота, отчего изо рта у него вываливалась сигара и ему приходилось совершать отчаянные манипуляции руками, чтобы не дать ей упасть. Теперь, обзаведясь деньжатами, он всегда держал в кармане сигары «Перфекто».

— Я недостаточно ценил своего старика. Для меня мать была всем. Это правда. Так бы и продолжалось, но сейчас она слишком стара. Не могу больше притворяться маленьким мальчиком, тем более прочитав несколько книг по психологии на эту тему.

Говоря о психологии, он всегда похохатывал. И еще сказал:

— Я хожу в университет только из-за девочек. — И прибавил несколько меланхолично: — У меня сейчас водятся деньги, и я бы мог иметь баб сколько хочу. Без них с этим рыбьим ртом и уродским носом я вряд ли имел бы успех. Но образованные девушки не ждут, чтобы на них много тратили, их интересуют умные разговоры.

Клем не считал себя полноценным студентом: он был скорее вольнослушателем; играл в покер в цокольном помещении юридического факультета, любил конное поло. А приходя на лекцию в большую аудиторию, где ряды располагались амфитеатром, громким смехом сопровождал любую шутку преподавателя; бывало, он смеялся до упаду просто от веселого расположения духа.

— Этот кретин, — объяснял он, — нес какую-то бехевиористскую ахинею о том, что мы думаем не иначе как словами и, следовательно, процесс мышления идет частично в горле, в голосовых связках, — он назвал это «подавленной вокализацией». Стало любопытно, как это происходит у немых. Пригласили несколько немых, прикрепили датчики к их шеям и стали изучать. Но из этого ничего не вышло, ведь они объяснялись жестами. Тогда сделали гипсовые слепки их рук. Этот кретин зашел слишком далеко, и я расхохотался. Ну он и выгнал меня.

Клем говорил об этом смущенно и робко, но выражение неловкости быстро уничтожил новый приступ неудержимого смеха. Ха-ха-ха! После прилива восторга вновь наступило уныние: он вспомнил свои неприятности — ему недодали природной привлекательности. Я пытался втолковать Клему, что он не прав — ему не надо меняться. Он находился в самом расцвете плотской мощи, имел мужественную внешность, несмотря на некоторые излишества в виде усов, полосатых костюмов за двадцать два доллара пятьдесят центов, купленных в рассрочку, — такие любят носить аферисты. У него были деньги, но он предпочитал платить по кредиту. Мне он сказал:

— Не старайся меня успокоить, Оги. Не надо.

Иногда он держался со мной как дядя с племянником того же возраста. Ему хотелось быть старше. Он решил, что так больше понравится женщинам, предпочитающим опытных мужчин, и притворялся повидавшим жизнь, разочарованным и беспутным дядей. И вот как он это изображал:

— Что с тобой, Оги? Что случилось? Почему ты так распустился? У тебя столько возможностей. Плохо, что тебе всегда нужен поводырь. Сейчас тобой руководит этот мексиканец. Зачем все откладывать на потом?

— Что значит — все?

— Не знаю. Но ты развалился в кресле с книгой, на все поплевываешь, а жизнь проходит мимо вместе с упущенными возможностями.

Клем слабо представлял себе эти возможности, что совершенно естественно, учитывая, как он переживал и мучился, веря, будто ему они недоступны. Думаю, он имел в виду деньги, восхищение окружающих, женщин, не смеющих отказать в любви. Дары судьбы. Его тревожили тысячи подобных вещей, и иногда о них задумывался и я. Клем настаивал, чтобы я чего-то добивался, хотя бы сделал попытку в этом направлении, сосредоточился на том, как стать нужным, не робеть, а, напротив, рваться вперед, и так далее. Конечно, я испытывал некоторое беспокойство, что, взявшись за что-то, не потяну. Я не мог питаться энергией большой звезды, то есть, поглощая отраженный свет, стать солнцем и струить свои лучи на людскую толпу — не обязательно греть, но излучать то, что Плутарх называет «сиянием». Стать нужным — да, это замечательно, но не сыном Феба. Об этом и мечтать нечего. Никогда не пытался прыгнуть выше головы. Во всяком случае, если кто-то вроде Клема хвалил и подгонял меня, я пропускал слова мимо ушей. Я сам мог оценить себя. Порой ошибочно, но с этим я справлялся.