Гюнтер Грасс - Фотокамера

Вот уж нет, пустые домыслы. Она четко и однозначно заявила мне однажды, когда я наблюдал за проявкой в темной комнате: «Старик получает от меня лишь то, что хочет от своего Щелкунчика. А люблю я только моего Ганса, до сих пор, хоть и был он поганцем, как все мужики».

О'кей, о'кей! Можете продолжать детский лепет… А ведь у вас у самих уже есть дети, причем целая куча. У одной Лары пятеро. Вот пусть они и рассказывают, как наша история сложилась дальше, после смерти Марихен. Что в итоге вышло хорошо, а что плохо.

Наверняка у нее нашелся бы повод поохать, проворчать: «Ах, морока!»

А я говорю — чушь несете! Вы еще не знаете настоящей мороки.

У Жоржа, например, все идет нормально и с женой и с дочками…

По крайней мере, так кажется.

Да и у тебя, Таддель, дела обстоят не хуже.

Всюду верховодят сильные женщины.

Как у Яспера. Его мексиканка строго следит за порядком.

Вроде Ромашки у Старика.

Теперь у них шестнадцать внуков и внучек. Вместе с новорожденной Тадделя. А если Лена решит устроить передышку с театром и у нее появится малыш да еще к ней присоединятся Паульхен и Нана, то наши потомки когда-нибудь и впрямь смогут заняться нами, как предложил Яспер…

Не! Лучше не надо…

Да пускай себе — все наперебой, вроде нас…

Только у наших детей не будет Старой Марии, которая щелкала бы их бокс-камерой, чтобы исполнялись самые сокровенные мечты, чтобы можно было узнать про будущее и прошлое, а еще не будет того, что наш папа пожелал к своему восьмидесятилетию, — общий сбор, на котором мы, все вместе, должны наговорить на магнитофон чистую правду, не щадя ни себя, ни его…

Поправка! Еще раньше, когда ему стукнуло семьдесят и мы праздновали с ним в Стокгольме — мужчины во фраках и накрахмаленных сорочках, женщины в длинных бархатных или шелковых платьях, — он попросил, чтобы мы откровенно, без обиняков, поделились собственными воспоминаниями, но никто не согласился…

Никто не захотел.

Зато он танцевал со мной в королевском дворце, когда заиграл классный диксиленд и мы…

…и с Ромашкой тоже…

…выдали настоящий блюз.

Мы все дивились, как оба до сих пор…

Жаль, что Марихен с нами не было.

Да! И ее волшебного ящичка тоже.

Спорим, наверняка получились бы снимки какой-нибудь жуткой пляски смерти. Будто все мы скелеты, а скелет Пата скачет впереди всех.

Хотел бы я знать, куда подевались все негативы, которые были сделаны старой «Агфой», и тысячи отпечатков. Если подсчитать, сколько она израсходовала кассет с пленкой «Изохром» сначала у нас на Карлсбадерштрассе, потом в доме из клинкерного кирпича…

Думаю, больше тысячи.

У папы якобы ничего не сохранилось. Я однажды спросила: «Хороший получился бы семейный альбом, а? Взять хотя бы снимки моего Йогги, катающегося на метро…»

…или фотографии, где мы, мохнатые, гложем кости в каменном веке…

…или где Таддель — юнга китобойного судна, которое захлестывают огромные волны…

…или где Жорж летит на своем автомобиле высоко над крышами Фриденау.

А еще есть замечательные снимки, где я кручусь на карусели между папой и мамой…

Ясное дело, Нана! Для каждого было снято то, о чем он мечтал или чего больше всего боялся.

А еще наша Мария сняла в вевельфлетской церкви картину, которая изображала арбалетчика, стреляющего в яблоко. На отпечатке вместо мальчика получился Паульхен — у него на голове лежало яблоко, в которое по идиотскому приказу какого-то графа должен был попасть из арбалета крестьянин Хеннинг Вульф…

…сам Хеннинг Вульф был, конечно, похож на моего папу, он держал в зубах вторую арбалетную стрелу…

Судя по всему, это северный вариант Вильгельма Телля?

Ну нет, Старшой! С точки зрения исторической хронологии, здешнее событие произошло гораздо раньше швейцарского выстрела в яблочко.

А что, интересно, стало с крысиными снимками и серией фотографий, где наши матери отправились по Балтике на эвере разыскивать Винету и под конец, надев лучшие наряды и нацепив все украшения…

Папа лишь отмахнулся, когда я предложила сделать семейный фотоальбом: «Все пригодное я отрабатывал сразу, потому что со временем негативы выцветали, а отпечатки блекли. Ничего от них, к сожалению, не осталось».

Он прямо-таки ныл: «Мне не хватает еще кое-каких снимков. Например, ранних механических пугал. Или той серии, где в конце войны пес удирает с запада на восток и бежит, бежит… Хорошо бы сохранить их для архива».

Я донимал его вопросами, но он лишь сказал: «Поинтересуйся у Пауля. Он ведь до самого конца торчал в ее темной комнате. Может, у него осталось что-нибудь стоящее».