Гюнтер Грасс - Фотокамера

Я-то остался с Тадделем в деревне и чувствовал бы себя совсем одиноким, если бы не моя псина, которая тогда ощенилась: восемь щенков, из них — за исключением двух — всех забрал, к сожалению, ветеринарный врач, чтобы усыпить…

…у мормонской семьи…

А папа все сидел в доме за дамбой, дописывал книгу про крысу, четырех теток на старой посудине и всякое такое.

Последних щенков моей Паулы звали Плиш и Плюм…

У мормонов есть такой обычай…

Старушенция опять осталась без работы. Вероятно, вновь начала попивать.

Мы их раздарили, Плиша и Плюма…

Она все ходила по дамбе до Холлерветтерна и обратно. Если и снимала что-нибудь, то лишь облака да засохшие коровьи лепехи. Причем в любую погоду, будь дождь, снег или штормовой ветер.

К тому же мы с Тадделем совсем запустили школьные предметы…

И тогда ваша Ромашка просто решила: все! Собираем вещи. Переезжаем в Гамбург!..

Потому что там школа была вроде получше — специальная, для трудных учеников…

А у мормонов заведено…

Пришлось нам приспосабливаться к новой жизни, особенно тяжко было моей псине.

Папа предпочел бы Берлин, если уж вообще переселяться в город, но мы подавили его большинством голосов. Будучи убежденным демократом, он не мог не подчиниться результатам голосования, хотя далось ему это нелегко.

Для Наны и для меня было бы лучше, даже полезнее, если бы семейный совет решил вернуться во Фриденау…

…да, оказались бы поблизости, как я всегда об этом мечтала, только, к сожалению, не осмеливалась высказать вслух.

А нас вообще не спросили. Ведь мы считались как бы внебрачными детьми, хотя никто нас так не называл.

Но незадолго до того, как вы уехали в Гамбург, а Яспер отправился к мормонам в Америку, наша Старая Марихен умерла…

Уже в городе…

Неправда! Все было не так. Я же был очевидцем, знаю, как это произошло…

Брось, Паульхен! Ты себе это просто вообразил…

Тебе почудилось.

Скончалась она вполне обычно — нам Ромашка рассказывала, которая специально ездила в Берлин, чтобы побыть с ней вместе, когда она…

Тогда вы, может, знаете, от чего она умерла?

От того, что все из деревни уехали, а ей не хотелось оставаться в доме за дамбой, одной, с замороженной крысой в холодильнике.

Нет, она просто ослабела от старости. Под конец от нее только кожа да кости остались.

«Мазурская былинка», как называл ее папа.

Издали, когда она шла по дамбе, можно было принять ее за девчонку.

«Давно хочу к моему Гансу на небеса или — пусть даже в преисподнюю», — твердила она мне.

Почки у нее отказали, говорила Ромашка.

С ума вы все посходили…

Отец вызывает Марихен назад, чтобы подобрать подходящий для нее конец: вот она нацеливает свою бокс-камеру, готовая сделать последний снимок.

Собственно говоря, он собирался предоставить сочинение финала детям, дать им слово, а сам намеревался ограничиться деликатными аргументами, если дочерей и сыновей понадобится в чем-то переубеждать — ведь все, особенно близнецы, воспринимали Марихен по-разному, и у каждого свое представление о ней, Лара к тому же беспокоится, как бы на свет не выплыли новые неприглядные тайны, а Нане хочется предъявить задним числом свои несбывшиеся мечты, из-за того что она слишком долго находилась вне общего семейного круга; короче, дочери и сыновья представляют себе финал каждый по-своему, отцу же достаются остатки признаний.

Хорошо бы, чтобы все обошлось по возможности безболезненно и с наименьшими потерями. Пока ясно лишь одно: до самого финала Марихен снимала своей фотокамерой — из разных положений, в различных позах, даже в прыжке. Если бы не существовало ни ее самой, ни ее фотокамеры, отец куда меньше знал бы о собственных детях, нити повествования часто обрывались бы, а его любовь не оставляла бы приоткрытой заднюю дверцу — пожалуйста, не захлопывайте ее! — и не было бы этих историй из темной комнаты, в том числе истории из самой глубокой древности, о которой до сих пор умалчивалось, если не считать туманных намеков: на восьми маленьких фотографиях видны сценки из каменного века, когда двенадцать тысячелетий назад царил голод, — вероятно, по совету отца, вождя племени, сыновья и дочери убили его каменным топором, разделали труп кремневыми ножами, выпотрошили сердце, печень, почки, селезенку, желудок и кишки, порезали их на куски, а потом поджарили до аппетитной корочки на медленном огне, после чего на финальной фотографии все выглядят сытыми и довольными.