Лоренс Даррел - Бунт Афродиты. Tunc

— Знаком, конечно. Но чем он провинился?

— Не знаю, — ответил мистер Сакрапант, поджав губы и украдкой взглянув на меня. — Но, думаю, фирма знает. Так или иначе, его не взяли; он измучился просить, но мистер Иокас твёрд как алмаз. Таких, как граф, ещё один-два человека. Фирма наказала их в назидание другим, и им нет в неё доступа. К огромному сожалению, потому что граф джентльмен, хотя по его поведению в Стамбуле этого не скажешь.

— Но он очень кроткий и спокойный человек.

— Увы, — ответил мистер Сакрапант осуждающим тоном.

— А Мерлин ещё жив?

— Нет, — сказал мистер Сакрапант, но уже шёпотом и как-то не слишком убедительно. Мне показалось, что он вовсе не уверен в этом. — Конечно нет, — повторил он, стараясь придать голосу твёрдость; однако на его лице неожиданно появилось выражение тревоги и замешательства, как у испуганного кролика. Он схватил мою руку и стиснул, прощаясь. — Завтра я зайду за вами, и мы отправимся осматривать фирму. А сейчас я должен идти. — На этом ощущении недосказанности мы и расстались. Я повернул назад, к отелю, с облегчением увидев, что там ещё горит свет — ярче всего в баре. Зайдя туда, я, к моей великой радости, увидел графа Баньюбула, который сидел в пустом зале, мрачно глядя на своё отражение в мутных зеркалах.

Что-то неуловимо незнакомое появилось в его облике, хотя, войдя в бар, я не сразу это заметил. Как описать, что это было? Выражение какое-то возбуждения, дерзости и сладострастия. Он сидя раскачивался, тихо, почти незаметно, как качаются очень высокие здания.

— А! — завидев меня, сказал он тоном, какого я от него прежде не слыхивал, и к тому же довольно пренебрежительным. — А, Чарлок!

Я откликнулся в той же манере:

— А, граф!

Во мне проснулось любопытство, ибо он явно не походил на того графа Баньюбулу, каким я его знал.

— Выпьете со мной? — угрюмо спросил он.

Вопрос прозвучал как команда, и я с радостью повиновался. Жилет у него был расстёгнут, и монокль болтался на ленте, позвякивая о пуговицы. В баре было недостаточно светло, чтобы можно было сказать с уверенностью, но мне показалось, что брови и усы у него слегка подведены. Разумеется, на Востоке подобную услугу вам окажет, если потребуете, любой цирюльник. Баньюбула поднял грустные кустики бровей, прикрыл глаза и медленно задышал носом. Сомнений не было — пьян.

Бармен поставил перед нами два виски и исчез в двери за стойкой. Не открывая глаз, граф сказал:

— Мне было известно, что вы приезжаете. Я здесь уже несколько дней. Ах, Боже мой, если б вы только знали. Теперь я до четверга не смогу уехать. — Его повело в сторону, и он закружился, как волчок, но умудрился попасть прямо на стул. — Садитесь, — сказал он, как прежде, повелительно. — Так будет лучше. — Я послушно сел напротив, не сводя с него глаз. Последовала долгая пауза, столь долгая, что я уж было подумал, что он заснул, но нет, просто он соображал, о чём говорить. — Знаете, что Карадок сказал обо мне? — медленно и печально спросил граф. — Он сказал, что я похож на земляную грушу и что умру в объятиях какой-нибудь пьяной мамочки в турецкой бане. — Он неожиданно засмеялся, словно закудахтал, и опять помрачнел, просто исходя тоской.

— Грубый человек, — сказал он, пристально глядя на меня. — Они все грубые. Столько лет я делал для них грязную работу, и хотя бы что в награду, хотя бы самую малость, много я не просил. Но нет, ничего. Никакой надежды. Я терпел и продолжал. Но теперь всё, я дошёл до точки. В моём возрасте невозможно продолжать, и продолжать, и продолжать, и… — Голос его становился всё тише и неразборчивей.

— Кто они, эти «все»? — спросил я.

— Никто конкретно, просто фирма.

— «Мерлин»?

Он печально кивнул.

— О Господи, кто-нибудь в этом городе может говорить о чём-то ещё, кроме фирмы?!

Граф уже пустился рассказывать свою биографию и пропустил мимо ушей моё восклицание.

— Я люблю мою дорогую жену, — говорил он, — и уважаю её. Но теперь она целыми днями сидит в папильотках и, замотав голову косынкой, пишет нескончаемые письма о Боге всяким там теософам. Я тоже стал ненормальным, понимаете, Чарлок? Сам того не желая. В подобном жарком климате человека нельзя лишать прав без плачевных последствий для него. С тех пор как она ударилась в религию, всё между нами кончилось; но я никогда не смогу развестись с ней, иначе разразится скандал. Моё имя — очень древнее. — Он энергично высморкался в шёлковый платок и поковырялся пальцем в правом ухе. Потом так же энергично помотал головой, словно чтобы и мозги прочистить тоже. — А тут все эти переговоры да уговоры. Из-за этого я стал очень суеверен, Чарлок. Я чувствую, что должен всё сделать, чтобы оберечь себя от ужасной смерти, — пока они не смягчатся. — Он распахнул жилетку и обнажил пухлую белую грудь, на которой болтался йодистого цвета медальон. Он ждал, что я скажу, но я не мог найти слов: подобный талисман был сейчас в моде и рекламировался бульварными газетами. За скромную плату владельцу обещали здоровье. — Но что проку в здоровье, — печально сказал Баньюбула,