Лоренс Даррел - Бунт Афродиты. Tunc

Ко мне в кабинет на цыпочках вошёл Пулли и, бледный до кончиков волос, высказал дикое предположение.

— Феликс, — прошептал он, размахивая развёрнутой «Таймс», — если это не твоя работа, значит, он жив !

В первый момент я не понял, что он имеет в виду; потом, проведя пальцем по колонке частных объявлений, наткнулся на… мнемон. С изумлением прочитал: «Ленивый карлик, имеющий лодки для сбора губок, ищет место в стихотворении о роли животных».

— Нет, Пулли, это не моё, — закричал я. — Он наверняка жив .

Слово заметалось по комнате, как вспугнутый голубь. Карадок! Но Пулли теперь говорил так быстро, что всё забрызгал слюной.

— Ори потише, — завопил он страдальчески. — Если это так, то значит, — ах, дурак несчастный! — значит, он сбежал; и, как всегда, ничего нельзя поделать… О, Феликс!

Он театрально ломал длинные пальцы, в глазах стояли слёзы.

— Почему? — воскликнул я, и он ответил:

— Если Джулиан увидит это… думаешь, Джулиан когда-нибудь отпустит его? Нет, он всё сделает, чтобы найти его, уговорить вернуться обратно этого старого глупца.

Я в бешенстве задумался.

— Чепуха! — сказал я, мгновенно оценив ситуацию. — Мы запросто можем сказать Джулиану…

Меня прервал зазвонивший телефон. Мы переглянулись, словно школьники, которых поймали на мастурбации. Пулли отчаянно жестикулировал, показывая на телефон, потом на свои губы, как актёр в пантомиме. Я кивнул. Мне пришла в голову та же идея. Я поднял трубку.

Раздался негромкий сердечный голос Джулиана, он говорил спокойно, осторожно, с оттенком юмора.

— Я хотел узнать, вы уже видели «Таймс»? Там сегодня поместили одну из шуточек Карадока.

— Да, — ответил я. — Мы с Пулли решили, что это сделано в память об этом эксцентричном человеке.

Последовала долгая пауза, потом я услышал, как Джулиан зевнул.

— Тогда ладно. Это всё объясняет. Я, естественно, был в недоумении.

Пулли скорчил физиономию.

— О, естественно.

— Видите ли, — сухо сказал Джулиан, — в наши дни никто ни в чём не может быть уверен. Несколько человек уцелели в той катастрофе, но больше мы о них не слышали. Наш человек в том районе находился в отлучке, когда всё произошло. А тут ещё на берегу обнаружили некоторые его бумаги. — Я понимающе поддакивал. — Ну что ж, — добавил он чуть изменившимся голосом, — я только об этом хотел спросить вас.

Он повесил трубку. Мы с Пулли уселись и вполголоса стали обсуждать новый поворот в событиях. Вскоре телефон зазвонил снова, и Натан спросил, у меня ли ещё Пулли, мистер П. хотел бы с ним поговорить. Я провёл пальцами по горлу и передал трубку Пулли. Тот, само подобострастие, утирая выступивший на лбу пот, просипел в трубку всё, что знал. Затем положил её и задумчиво уставился на пресс-папье перед ним.

— Мы его не убедили, — хрипло проговорил он, — нисколько не убедили. Хочет, чтобы я вылетел на место и выяснил правду. — Потом, в свойственной ему манере, придя в ярость, закричал: — А этот чёртов придурок, наверно, сидит в каком-нибудь сиднейском борделе и думает, что избавился от фирмы. Что, спрашивается, мне делать? — Он кипел от негодования.

— Придётся лететь.

— Думаю, придётся.

И он улетел. Я сам на другое утро подвёз его в аэропорт, радуясь поводу сбежать из офиса. Пулли был одет, словно собирался на Северный полюс, его покрасневший носишко дрожал в предвкушении отпуска вдалеке от английской зимы. Первоначальное наше возбуждение сменились тревогой и неуверенностью, поскольку, судя по справкам, которые мы навели, мнемон был отправлен почтой в Нью-Йорк, — и, возможно, до того, как Карадок отправился в своё путешествие. Я с нежностью смотрел вслед нескладной фигуре Пулли, который тащился по бетонной полосе к самолёту и, перед тем как забраться в его брюхо, обернулся и помахал мне. Возле бара я увидел Нэша, который слонялся, ожидая прибытия самолёта, и мы решили пойти выпить кофе. Он насмешливо посмотрел на меня и спросил:

— Что, неважно пока идут дела, да?

Я скорчил физиономию и изобразил обезьяну, качающуюся на люстре.

— Если честно, Нэш, я уже почти решился подать на развод. Ничего больше не остаётся.

Нэш растерянно охнул.

— О Господи, я бы не стал этого делать! О нет, — сказал он, но потом повеселел и добавил: — Вообще-то, не думаю, что ты смог бы развестись, даже если бы захотел. Феликс, потерпи немного.

Легко сказать, потерпи! Но на самом деле решиться на крайний шаг мне не давало беспокойство о Бенедикте. Назад я гнал машину как сумасшедший, чуть ли не желая разбиться, — обычный выход для слабого. Но снова вернувшись целым и невредимым, я на неспешном маленьком лифте поднялся к себе в офис. Мой ревностный секретарь поднял голову и сказал: