Дия Гарина - Пойти туда...

Я взял со стола меч и отчетливо ощутил нетерпеливый трепет оружия, ждущего от меня кровавой жертвы, которая должна соединить нас навечно. Холодное лезвие прошлось по краю моей ладони, совершая ритуальный надрез, – так поступают скальды скандинавов, когда хотят освятить костяшки рунного набора для гадания. Левая рука скользит вдоль лезвия, оставляя за собой смазанную алую дорожку, и под единый вздох дружины на клинке проступают руны, черные на красном и серебристо-фиолетовом. Клеймо мастера-кузнеца, моя руническая монограмма и имя меча, в котором есть Тюр – руна воина, и Алгиз – руна защиты и Сол – руна победы. "Непобедимый" – сложились руны и постепенно стали блекнуть, растворяясь в металле. И вот уже на мече нет ничего кроме высохшей кровавой полоски.

– Тебе повезло, щенок, – сплюнул Харальд, – что девка твоя вовремя пособила, не то сын, зарубленного тобой Ворона, уже щеголял бы в сапогах, пошитых из твоей шкуры. Ну, чего зыркаешь? Бей, трус, пока меня за руки держат!

И повел плечами так, что державшие его варяги разлетелись в стороны, как собаки с медведя. Силен, что и говорить… Ишь, разошелся, как бы не пришлось его мечом успокоить. Но тут викинги изловчились и, навалившись все разом, сумели-таки заломить ему руки, да так, что только хруст в избе стоял.

– Отпустите его, – в голосе старого ярла мне послышалась запредельная усталость, которая приходит только после изнурительной борьбы с самим собой, – А ты, Харальд, послушай меня. Измена твоя не в том, что ты желал погубить Велеслава, а в том, как ты хотел это сделать. Коли вражда ваша решилась в честном бою, никто не назвал бы тебя изменником. Но все случилось так, как случилось. И я – Освальд, твой хёвдинг и брат, сызнова повторяю, что покараю тебя сам. Наверное, я плохо учил тебя, раз ты так скоро забыл, что значит честь. Пришла пора исправить ошибку, – я буду биться с тобой, Харальд.

– Чего же ты молчишь, Велеслав. Чужими руками с Харальдом расправиться пожелал? Боишься сам на мечах со мной потягаться?! – от воплей Харальда, казалось, должна была вот-вот рухнуть обветшавшая крыша.

Чего это он так надрывается? И я тут до меня дошло, что Харальд боится поединка с Освальдом, куда больше, чем схватки со мной. Что он по-своему любит и уважает старшего брата, научившего его всему, – поднять на него руку было для Харальда делом не мыслимым. В глазах у него застыл неподдельный страх, но обреченности в них не было. Это значит, что если решение Освальда останется неизменным, то ради сохранения собственной жизни, Харальд попытается убить старшего брата, как бы ему это не претило. Вот почему он так орет на меня, до последнего надеясь сойтись в поединке именно со мной. Тут уж угрызения совести его мучить не будут. Меня, кстати, тоже.

– Отец, дозволь мне, биться с Харальдом! Это касается лишь нас двоих.

– Это касается всей дружины, а более всего ее хёвдинга. Я сказал, а вы услышали, – отрезал старик, – Ольгерд, подыщи место для поединка. Мы начнем его в полдень. А ты, Харальд, готовься предстать перед Одином, тебе многое предстоит поведать ему…

Старый упрямый варяжский осел! Ясно даже и ежу, что Освальд сам уже подготовился к свиданию с Одином, и если ничего не предпринять… Черт побери, я не допущу, чтобы этот Кинг-Конг Харальд изрубил старого ярла в капусту. Разве смогу я стоять там, среди варягов простым зрителем и спокойно смотреть, как подернутся смертной дымкой глаза моего приемного отца. Я не …

Мне оставался всего лишь шаг до черты, за которой слово "честь" теряет всякий смысл. Я был почти готов зарубить Харальда, как есть: безоружного, ничего не подозревающего, повернувшегося спиной, лишь бы не допустить гибельного для Освальда поединка. Наверное, взгляд выдал меня, а может быть ладонь поудобнее перехватившая рукоять меча, только Освальд быстро шагнул ко мне и развернул к себе лицом, заставляя глаза встретится с глазами. Нам не понадобилось слов. Он понял, что я собирался предпринять, а я понял, что этим убью его куда вернее, чем это сделает Харальд. Я первым отвел взгляд и, выругавшись по-франкски (спасибо Роберту – научил), подошел к бадейке с ледяной колодезной водой и долго-долго пил, пока зубы не заныли от холода.

Лежащий на лавке Роберт, кажется, тоже догадался о моем состоянии.

– Остыл, Велеслав? Или тебе для того прямо в колодец потребно нырнуть? – донесся его насмешливый голос. Значит, полегчало побратиму, если он уже в состоянии довести меня до белого каления, – Ты, разве позабыл, какое имя начертано священными рунами на твоем мече?