Летиция Коломбани - Сплетение

День тянется во влажном оцепенении. Одни чистят башмаки посреди купе, другие смотрят сквозь приоткрытую дверь на проносящиеся мимо пейзажи или прижимаются к решеткам окон в надежде хоть как-то освежиться, но получают только новую порцию раскаленного тропического воздуха. Какой-то человек ходит по поезду, окропляя головы пассажиров водой в знак благословения. Нищий попрошайка метет полы, выпрашивая за свою работу хоть несколько монеток и рассказывая всем и каждому свою печальную историю. Он вместе с родными работал в поле где-то на севере, когда богатые землевладельцы пришли к его отцу, который был им должен. Они избили его, переломали ему руки и ноги, вырвали глаза, а затем повесили за ноги, вся семья это видела. Лалиту от этого страшного рассказа начинает трясти, а Смита велит нищему идти мести куда-нибудь в другое место: здесь же дети!

Рядом с ней полная женщина, обливаясь потом, рассказывает, что едет в храм Тирупати, чтобы сделать подношение Вишну. Смита прислушивается. Сын женщины заболел, врачи считали его безнадежным. Один целитель посоветовал ей принести жертву в храме, и сын выздоровел. Теперь вот она едет, чтобы поблагодарить Вишну за это чудо, возложив к подножию его статуи угощения и цветы. Ради этого она пустилась в дальний путь и должна проехать тысячи километров. Она жалуется на условия поездки, но тут же добавляет: «Так надо: богу решать, насколько труден будет путь к нему».

Наступила ночь. Все в вагоне начинают устраиваться на ночлег, чтобы обрести хоть какое-то подобие отдыха. Деревянные скамейки превращаются в кушетки. Но спать на них все равно неудобно. Смита в конце концов забывается, прижавшись к тельцу Лалиты, рядом с полной женщиной. Она думает об обете, который дала Вишну перед бегством. Она должна сдержать слово.

И тут, глубокой ночью, лежа на жесткой кушетке в поезде, бегущем где-то между штатами Чхаттисгарх и Андхра-Прадеш, она принимает решение: завтра они с Лалитой не поедут, как собирались, дальше в Ченнаи. Когда поезд остановится на вокзале Тирупати, они сойдут и поднимутся на священную гору, чтобы поклониться своему богу. Неожиданно успокоившись, Смита засыпает с мыслью: Вишну ждет их.

Ее бог тут, совсем рядом.

Палермо, Сицилия

Джулия вышла на улицу к Камалу посреди ночи. Оказавшись лицом к лицу с ним, она вдруг почувствовала, что дрожит. Что он скажет? Что любит ее? Что не хочет, чтобы они разлучались? Конечно, он попытается удержать ее, помешать этому глупому браку. Все будет как в мелодрамах, которые целыми днями смотрит мамма : слезы, пылкие объятия, душераздирающие слова прощания. И все же расстаться им придется.

Но Камал не рыдает, он вообще не выказывает никакого волнения. Скорее это возбуждение, нетерпение. Глаза его горят странным огнем. Он говорит тихим голосом, скороговоркой – так обычно делятся каким-нибудь секретом.

– Возможно, у меня есть решение, – говорит он, – насчет мастерской.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он берет ее за руку и ведет к морю, к той самой пещере, где они обычно встречаются.

Джулия с трудом различает в темноте его черты. Он прочитал ее письмо, говорит он. Закрытия мастерской можно избежать. Есть выход, который мог бы их спасти. Она смотрит на него и не верит: что на него нашло? Что за странная сила им овладела? Обычно такой спокойный, Камал весь дрожит от возбуждения. Он продолжает: сикхам запрещается остригать волосы, но индуистов этот запрет не касается. Те как раз, наоборот, стригутся тысячами, принося свои волосы в жертву божествам в храмах. При этом священным считается само действие – бритье наголо, а волосы просто потом собирают и продают на рынке. Для некоторых это даже стало профессией. Если здесь не хватает сырья, значит, надо ехать за ним туда. Импортировать. Это единственный способ спасти мастерскую.

Джулия не знает, что и сказать. Ее словно ударило током, и все же ей не верится. План Камала кажется безумием. Волосы из Индии, какая странная идея… Конечно, обработать их должным образом она сумеет. У нее есть отцовская формула, она сможет их обесцветить до молочно-белого цвета, который позволит потом придать им любой оттенок. Для этого у нее есть и знания, и умение. Но сама идея ее пугает. «Импортировать» – это слово кажется ей непонятным, оно словно заимствовано из другого языка, чужого, на котором не говорят здесь, в маленьких мастерских. Волосы, которые обрабатывают у Ланфреди, – сицилийские, и так было всегда: это местные волосы, с ее острова.