Юй Хуа - Братья

Тут Сун Ган почувствовал тугую боль под ложечкой, которая становилась все сильнее, словно бы там разошлись все швы. Он с опаской прислушивался к своим ощущениям. Потом Сун Ган медленно расстегнул рубашку и почувствовал, что майка уже насмерть приварилась к телу. Снимать ее было невыносимо, словно отдирать слой кожи. От боли его забила дрожь. Когда она начала потихоньку стихать, он вскинул руки и, опустив голову, увидел, что швы под грудью уже воспалились. Черные нитки, которыми были соединены края ран, туго стягивали красную, отечную кожу. Сун Ган вспомнил, что на шестой день после операции нужно было снять швы. Прошло уже тринадцать дней, и боль стала невыносимой.

Он встал, сходил за ножницами и, вооружившись зеркалом, собрался самостоятельно избавиться от швов. Сун Ган испугался, что ножницы могут быть грязными и прокалил их пять минут над огнем, а потом подождал еще минут десять, пока они не остыли. Потом он начал потихоньку обрезать нитки. Когда кусочки ниток усеяли лезвия, он почувствовал, как боль под ложечкой потихоньку затихает. Покончив со швами, Сун Ган внезапно ощутил, что все тело раскрылось, словно бы стало больше.

В сумерках он аккуратно завернул все деньги в старую газету и положил под подушку, оставив в кармане только десять юаней. Потом он достал ключ от дома и, внимательно поглядев на него, положил на стол. Надев повязку, он подошел ко входу, раскрыл дверь и оглядел напоследок собственную квартиру. Ему показалось, что она видится четко и ясно, а вот ключ на столе словно бы расплывается в тумане. Сун Ган тихо закрыл дверь. Постояв немного снаружи, он подумал, что раз ключ остался внутри, то назад ему дороги нет.

Сун Ган развернулся, перешел через улицу и нырнул в закусочную напротив. Он отродясь не пробовал тамошних пельменей с трубочкой и вот решил узнать, каковы они на вкус. Сун Ган огляделся по сторонам, но ни Чжоу, ни Сестренки Су, ни даже матери ее в закусочной не увидел. Сун Ган не знал, что Чжоу успел заразить своей страстью к корейским сериалам обеих женщин. С понедельника по пятницу вся семья торчала дома, самозабвенно уставившись в экран телевизора. Сун Ган застыл на мгновение у входа и увидел за кассой какую-то незнакомую девицу. Он подошел к кассе и, подумав немного, промямлил:

— И как едят эти?..

Девушка не поняла, что он хочет сказать, и спросила:

— Что значит как едят?

Сун Ган понял, что ошибся, но не смог сразу вспомнить, как надо сказать. Ткнув пальцем в упражняющихся с пельменями посетителей, он произнес:

— Ну, эти вот пельмени с трубочкой…

Посетители заржали.

— Ты в детстве титьку у мамки сосал? — спросил кто-то.

Сун Ган догадался, что над ним хотят поиздеваться, и неожиданно остроумно ответил:

— Мы все сосали.

— А как вырос, пельмени-то небось уплетал? — продолжал допытываться мужик.

— Все уплетали, — не сдавался Сун Ган.

— Ну ладно, — отозвался остряк, — щас я тебя научу: сперва соси, как титьку, изнутри бульон, а потом уплетай, как пельмень, что останется.

Посетители зашлись нечеловеческим хохотом. Даже девица за кассой невольно улыбнулась, но Сун Ган и не думал улыбаться. От собственных слов в голове у него прояснилось, и он сказал:

— Я имел в виду — почем пельмени?

Девица сообразила, что ему надо, взяла деньги и протянула чек. Сун Ган с чеком в руках продолжал стоять у кассы, пока она не попросила его выбрать столик и добавила, что пельмени как раз готовятся и нужно будет подождать минут десять. Сун Ган оглядел хохочущих посетителей и выбрал место от них подальше. Он замер с равнодушным взглядом, как школьник за партой, в ожидании заказа.

Когда пышущие жаром пельмени наконец появились, Сун Ган медленно освободился от повязки и, вставив трубочку в рот, принялся шумно высасывать из них бульон. Хохотавшая компания чуть не окочурилась со страха — бульон в пельменях был пусть и не крутой кипяток, но уж восемьдесят — девяносто градусов в нем было как пить дать, а Сун Ган сосал его как ни в чем не бывало, словно то была прохладная водичка. Покончив с первым пельменем, он принялся за второй, а потом и за третий. После этого Сун Ган вскинул голову и смерил взглядом пораженный народ. Он улыбнулся, и у них похолодело в кишках от этой улыбки, потому что то была улыбка ненормального. Сун Ган опустил голову и вложил в рот пельмень. Управившись со всеми тремя, он надел повязку и вышел из закусочной.

Солнце уже заваливалось за горизонт, и Сун Ган побрел по поселку ему навстречу. Он шел по улице совсем не так, как раньше. Высоко вскинув голову, Сун Ган глядел во все глаза по сторонам на пешеходов и магазины. Когда кто-нибудь окликал его по имени, он больше не хмыкал себе под нос, а приветливо махал в ответ. Проходя мимо прозрачных витрин, он останавливался и внимательно изучал выставленные товары. Многие лючжэньцы видели тем вечером Сун Гана. Потом куча народу вспоминала, что раньше он всегда словно спешил куда-то, зато в тот памятный вечер шел медленно, словно прогуливался, неспешно изучая вещи в витринах, оглядываясь вслед каждому прохожему и даже не обделив вниманием придорожные платаны. Перед одним музыкальным магазином он задержался минут на пять-шесть. Послушав две какие-то попсовые песенки, он пробурчал из-под повязки: