Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов

— А нет ли у вас с собой каких-нибудь образцов вашей работы, чтобы мы могли ознакомиться с вашей манерой?

— Да, в этом альбоме… это портрет Эллен Уэст… а это миссис Марго Хип… это индейский вождь… это Пэтси Паркер…

— Почему они все косоглазые?

— Да просто у меня такая манера. Я не вижу в этом ничего плохого. Такое и в жизни не редкость.

— Да, но чтобы все до единого.

— А что тут такого особенного? Просто мне нравится… Просто у меня такая манера. Мне нравится…

— Мне кажется, что Эжени мало ласкали в детстве.

— Адольфа де Грассена тоже мало ласкали!

— А судью де Бонфона?

— Кто сумел бы принудить себя приласкать судью де Бонфона?

— А Шарля Гранде?

— На этот счёт нет никаких сведений. Однако замечено, что он постоянно поглаживает себя сам, гладь, гладь, гладь, по голове, по коленке, гладь, гладь, гладь, гладь, гладь. Из чего можно заключить…

— Эти дети нуждаются в ласкании!.

— Государство обязано ласкать этих несчастных детей!

— Бальзака и самого-то почти не ласкали.

— Все мужчины — идиоты!

* * *

Эжени Гранде с мячиком

Шарль и Эжени понимают друг друга. Их взгляды красноречивее любых слов. Несчастный разорённый денди удаляется в угол ипребывает там в гордом, бесстрастном молчании.

Но время от времени — нежный, ласкающий взгляд его кузины.

* * *

— Хватит налегать на масло, Эжени. Ты и так истратила за этот месяц целые полфунта масла.

— Но, отец… без масла я не смогу изготовить эклер для Шарля!

масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло масло

масло масло масло масло масло масло масло

* * *

Эжени Гранде решает убить своего отца.

* * *

Шарль решает попытать счастья в Ост-Индии или в

Америке, в странах самого губительного климата.

* * *

— Вот, Шарль, примите мои деньги. Это деньги, данные мне моим отцом. Если он узнает, что я отдала эти деньги вам, его бешенству не будет предела. Я хочу, чтобы вы взяли их на финансирование ваших операций в Ост-Индии, в странах самого губительного климата.

— Нет, Эжени, я не могу этого сделать: я не могу взять у вас ваши деньги. Нет, я этого не сделаю. Нет.

— Нет, Шарль, я настаиваю. Возьмите эти деньги и используйте их достойным образом. Пожалуйста. Смотрите, это — дукат, отчеканенный в 1756 году, но всё ещё блестящий, как новенький. А вот дублоны, каждый из которых стоит два эскудо. А вот сверкающие квадроны неоценимой ценности. А здесь, в этом кошельке, талеры и шиллинги, серебряные соверены и медные пенни.

— Полной суммой что-то около шести тысяч франков. Возьмите их, они — ваши.

— Нет, Эжени, я не могу взять ваших денег. Я не могу этого сделать.

— Нет, Шарль, возьмите мои деньги. Моё маленькое сокровище.

— О'кей.

* * *

Чтобы не прерывать течение событий, происходивших в семье Гранде, необходимо, забегая вперёд, бросить взгляд на операции, какие наш добряк производил в Париже, при посредстве де Грассена. Через месяц после отъезда банкира в руках Гранде была государственная облигация на сто тысяч ливров ренты, купленная по курсу восемьдесят франков за сто. Даже сведения, полученные из счётных книг после смерти старика, так и не пролили ни малейшего света на те, подсказанные недоверчивостью, способы, которыми он воспользовался, чтобы обменять наличные деньги на облигацию. Нотариус Крюшо полагал, что Нанета явилась, неведомо для себя, верным орудием перемещения ценностей. В эту пору служанка отлучалась на пять дней под предлогом какой - то уборки в Фруафоне, как будто старый скряга способен был что-нибудь запустить.

Что касается дел торгового дома Гийома Гранде, то все предположения богача осуществились. Французский государственный банк, как знает каждый, располагает полнейшими сведениями о крупных состояниях в Париже и департаментах. Имена де Грассена и Феликса Гранде из Сомюра были там известны и пользовались уважением, воздаваемым тузам финансового мира, которые опираются на огромные незаложенные владения. Поэтому прибытия сомюрского банкира — как поговаривали, для достойной ликвидации дел парижской фирмы Гранде — было достаточно, чтобы избавить тень негоцианта от позора протеста векселей. Снятие печатей произведено было в присутствии кредиторов, и нотариуса.