Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов

— Ношение оружия. Тут не отвертишься.

— Выходила в город со стволом калибра 0.357 днем и 0.22 вечером. Тут не отвертишься.

— Мамка никому не давала себя переубедить. Никому.

— Она, считай, что и не слушала. Ей было начхать.

— А я думал, что не начхать. Бывали такие моменты.

— Ей всегда было начхать. Начхать с высокой колокольни.

— Ты хоть плачь, а ей все по фигу.

— Я и это пробовал, как-то раз. Плакал и плакал. И хрен ли толку?

— Все мимо, словно она погружена в элевсинские мистерии или искусство любви.

— Плакал, что чуть глаза не повыпадали. Простыня хоть выжимай.

— Мамку было не склонить. Несклоняемая.

— Как градус в термостате.

— У нее много было на уме. Заклинания. Ну и конечно Папаша.

— Давай не будем сегодня о Папаше.

— Да, помню, как Мамка наматывала нам нервы на барабан своими отпадными контрольными.

— Мог ли Христос выполнить свою задачу искупления, приди Он в мир в форме фасолины? Вот такие вот шуточки, хоть стой, хоть падай.

— А потом она ставила отметку.

— Я получил «С», как-то раз.

— Она покрасила мне бороду в синий цвет, накануне моей седьмой свадьбы. Я спал на открытой веранде.

— Да, уж она-то все прокомментирует, Мамка. За ней не заржавеет.

— Достала меня эта старуха, в конец достала. Толпы иступленной публики, ошиваются тут все время, лупят в сковороды и кастрюли, в крышки от мусорных бачков…

— Пытаясь разжиться билетиком на мистерии.

— Нужно тебе малость капусты, ну там в бардак сходить или я знаю что, ты, значит, должен сказать, Мамка, а можно мне малость капусты, чтобы сходить вбардак?

— А сколько раз она бывала щедрой — тихо, стараясь, чтобы никто не заметил.

— Дает тебе восемь, а сама знает, что это десять.

— У нее бывали хорошие дни и бывали плохие дни. Как у большинства.

— Как-то ранним вечером, совершая дальнюю прогулку, я заметил в оголенных, побуревших сжатых полях направо от себя и налево от себя следующие предметы для интереса: в поле направо от себя — парочку, совокуплявшуюся в тени автомобиля, темно-бежевого «студебекера», насколько я помню, вещь, которую прежде мне случалось видеть только на старых, тонированных в сепию фотографиях, снятых с воздуха игривыми пилотами-циркачами, способными летать, управляя самолетом при помощи коленей, я не знаю, насколько это трудно…

— А в поле налево от тебя?

— Мамка качалась.

— Она притащила свою старую качалку на собственном горбу, в такую даль. В лиловом настроении.

— Я приподнял шляпу. Она не ответила на мое приветствие.

— Она предавалась раздумьям. «Скорбь богини Деметры о смертности всех ее чад».

— Назвала мое исследование тошнотворным. Вот так прямо и сказала, дословно. И еще повторила.

— Я сказал себе, да кой хрен, ведь мне все это глубоко по барабану.

— Эта птица, которая упала на заднем дворе?

— Южный газон.

— Задний двор. Я хотел дать ей «Фрито».

— Ну и?

— Думал, может она голодная. Она же, зараза, летать не могла. Хряпнулась. Не могла летать. И я, значит, пошел в дом за «Фрито». Ну и, значит, пытался накормить ее «Фрито». Держал эту чертову птицу в одной руке, а в другой, значит, «Фрито».

— Она увидела и задала тебе вздрючку.

— Так и было.

— Она выдала тебе эту мутотень про «птичка наш пернатый друг, мы никогда не трогаем птичку, потому что птичке больно».

— Так и было.

— А потом она ее выкинула, птицу.

— В канаву.

— Надеясь, надо понимать, что дальше этим делом займутся те, кому положено.

— Мамка. Ее спросишь, как она, а она обязательно скажет: «Порядок». Как ребенок.

— Вот так они и говорят. «Порядок».

— Это все, что можно из них вытащить. «Порядок».

— Не подпускают к себе. Вот и Мамка тоже.

— Мамка разрешала лютню.

— Да. Она торчала на лютне.

— Помню, сколько часов мы так провели. Бряцая на лютнях.

— А Мамка сидит и качается напропалую. И накачивается экзотическими напитками.

— Лаймовый «Рики».

— «Орандж Блоссомс».

— «Роб Рой».

— «Куба Либре».

— «Александр» с бренди и «Бронкс» с бренди. И как она только пила всю эту отраву?

— Луженые кишки. Ну и конечно же божественность.

— Ясно. Так ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

— В моих снах поселился какой-то монстр с копями, когти то ли бархатом обтянутые, то ли с тефлоновым покрытием. И свистит, и свистит. Монстр, говорю я, как у тебя, в общем, дела? А знаешь, снобрат, говорит он, вполне прилично, возникают некоторые критические замечания, Куратору Архетипов кажется, что яне совсем соответствую, ему кажется, я только базлаю да баки заливаю, когда настоящее мое дело нападать, нападать, нападать…