Ирина Волчок - 300 дней и вся оставшаяся жизнь

— Что, что? — переполошилась Инночка.

— Ничего, не кудахтай… Дай-ка я на воду взгляну. Хотя, ты знаешь, вода — она страшная врушка, просто так врет, не по злобе, а для интереса… — Фрида приговаривала низким своим, с хрипотцой, голосом, и качала стакан. Вода в стакане кружилась водоворотом. И глядя на это кружение, Инночка, успокоилась, бег сознания замедлился, и слышала она теперь только Фридин голос, через раз разбирая слова:

— Вижу человека, половины лица у него нет, то ли волосы длинные завесили, то ли еще что… А та половина, которая есть — печальная, без надежды. Нет, и тут чепуха какая-то… Э, да ты почти под гипнозом! Давай очухивайся. Не могу гадать нормально сегодня… И знаешь, Ин, почему? Я думаю, что во все, что с тобой будет, во все, ну, во многое, я сама замешана, поэтому и сказать ничего не могу путного. Как прибор, который искажает картину эксперимента, — помнишь физику? Ужасно поэтическое выражение. Я из всей школьной физики только его и помню.

Фрида бережно собрала карты, обернула пестрым шелковым лоскутом, положила в шкатулку и отнесла в буфет.

— Я только насчет ребенка не поняла, — очнулась, как будто вынырнула из-под толщи воды, Инночка. — Какой ребенок? Мне тридцать три в этом году, ты забыла?

— Люди в пятьдесят рожают… С ребенком как раз все понятно и однозначно. А вот остальное? Ты из всего вышесказанного много чего поняла? Лично я первый раз человеку гадаю и не понимаю, что говорю. Ладно. Понятно, непонятно… Ты запомни, что тут говорилось. Кто предупрежден, тот вооружен.

Фрида уселась и замолчала, глядя на Инночку. Та уже хотела поинтересоваться, почему это подруга стала похожа на ученую ворону: косит черным умным глазом и ничего не говорит. И вдруг вспомнила: за гадание надо заплатить деньги, сколько угодно, хоть две копейки, только не одной монеткой. И если бумажки даешь, хоть десять тысяч за предсказания платишь, все равно монетки быть должны, и обязательно не одна. Чтобы не прогадать, не спугнуть удачу…

Инночка вынула кошелек, достала, не глядя, пару купюр и высыпала всю мелочь. Тут же вспомнила, что плату гадалке в «руку не дают, на стол, где гадают, не кладут», и отправила содержимое ладони в пустой цветочный горшок на подоконнике.

— Фрид, а почему ты гаданием на жизнь не зарабатываешь? Угадываешь ты классно, это мы все знаем, актриса ты замечательная… Из образа иногда выпадаешь, но это даже органично. Я реально как под гипнозом была, хоть и все помню.

— Дура ты, Лучинина. Я, между прочим, за эту твою угадайку завтра с мигренью свалюсь, килограмм таблеток съем.

— Так, может, не надо было?

— Мне лучше знать, надо или не надо. Давай я тебе лучше стихотворение новое почитаю. Сегодня набросала, сыровато еще… Рабочее название «Сто лет одиночества».

Фрида привычно прикрыла глаза и стала медленно говорить низким, хрипловатым голосом:

— Знаешь, Фрид, — после довольно долгой паузы, когда слышно было лишь потрескивание свечей, сказала Инночка. — У меня просто картинки перед глазами мелькают, когда я твои стихи слушаю.

— Это такое настроение. Что у тебя, что у меня. Весна, пора любви, даже Катька наша вроде с кем-то серьезно кружит…

После гадания тревога, порожденная необычным во всех отношениях сном, отпустила Инночку. Дочка… И любимый человек будет рядом… Половина лица белая, половина черная — интересно, что это значит? Она сначала подумала, что имеется в виду Витка после драки, когда она намазала его бодягой. Потом вспомнила «…то ли волосами занавешено» — и вдруг ярко представила слегка склонившееся лицо Генки с упавшей на лицо длинной густой темной прядью. Таким, каким она его помнила, — волосы действительно скрыли бы половину лица…

— От кобеля своего возвращаешься? Как он там, целоваться ему не больно уже?