Ирина Волчок - 300 дней и вся оставшаяся жизнь

Виталий согласился, но не потому, что внезапно отыскалось какое-то потаенное и неизвестное доныне мужество, а потому, что все это время из-за швов Инночка не разрешала ему нормально искупаться.

Понадобилось две минуты, маникюрные ножницы и кусочек ваты, обильно смоченный перекисью, — Инночка просто разрезала нитки у самой кожи и легонько и быстро дернула за узелки. Почувствовав на коже прохладу перекиси, он спросил: уже все? Ну да, улыбнулась она, дело мастера боится. И что, можно в ванную? Да хоть сейчас. И она его подождет двадцать минут, чтобы он себя почувствовал не студентом на картошке, а нормальным человеком? Конечно, даже посуду она оставит на потом, просто выкурит свою единственную в день сигарету.

Он ускакал в ванную, а она… Она, видимо, тоже расслабилась. Ей следовало насторожиться, когда, кинув взгляд на столик, вместо двух пустых тарелок она почему-то увидела множество странных и не сочетаемых на первый взгляд предметов. Предметов, характерных для нее домашней, но в таких количествах никогда не скапливающихся у нее дома. Пара разноцветных клубков, баллончик для заправки зажигалок, отвертки, вязальный крючок, чашка с недопитым чаем, блокнот с какими-то набросками…

Ей захотелось переключить телевизор, она все жала и жала на кнопки пульта, но ничего не получалось. Инночка попыталась рассмотреть — почему, и вдруг поняла, что переключает телевизор тюбиком клея. Уже совсем было отказавшись от идеи сменить канал, она вдруг заметила, что синхронно с нажатием на дурацкий тюбик на экране появляется меню разных настроек. Вот сейчас она то прибавляет, то убавляет звук… Инночка схватила со стола телефонную трубку и, не задумываясь ни на секунду, с первого раза, так, как будто делала это трижды на дню, набрала забытый со студенческих лет номер Лешки Тихомирова.

— Леш, ты представляешь, у меня телевизор тюбиком клея переключается! — восхищено закричала она в телефон.

— Ничего удивительного, — сказал в ответ Лешкин голос. — Ты только не переживай, сдашь на следующий год.

— Что сдашь? — удивилась она.

— Да гос этот дурацкий, кроме тебя только Лилька завалила и Сережа Борзунов, ты, главное, этот год учи, Лучинина, сдашь на следующий.

— Да что сдам-то, Леш, у меня диплом красный десять лет как, — сказала Инночка и проснулась.

В ванной шумел душ, Виткина плазма что-то ненавязчиво бубнила, стол, не считая двух красивых черных тарелок с белыми иероглифами, был пуст. Она заснула! Заснула в чужом доме, пусть на несколько минут, и ей приснился сон. А ведь Лилька-то умерла, утонула пять лет назад в озере, вокруг были десятки людей, а хватились ее часа через два… А Сережа Борзунов повесился, когда от него ушла жена. И детей забрала. Он повыл в пустой квартире неделю и повесился. Талантливый художник, между прочим, был, хоть и пил порядком… Инночка поежилась — сон был странный. И заснула она как-то уж совсем нелепо. Перед глазами возник захламленный стол…

— Как с родными повидался! — На пороге появился счастливый Витка в халате и с полотенцем на голове.

— Я пойду. Мне звонок надо сделать важный.

— Чтобы сделать звонок, никуда ходить не надо. Звони, я чай пока заварю тебе.

— Нет. Мне надо пройтись. Не обижайся.

Вот теперь он насторожился: пока он там, в ванной, оттирался-отмокал, с ней что-то произошло. Что-то сломалось. Не будет больше хрупкого очарования этих совместных вечеров, не будет ожидания — он, как терпеливый пес, начинал ждать ее с самого утра. Ничего этого не будет. Уверенность была такой острой… Что-то случилось.

Она собралась очень быстро. Встала на цыпочки, клюнула его в свежевыбритую щеку:

— Не сердись. На работе в понедельник увидимся.

В понедельник?! В понедельник? Ему с трудом удалось не закричать. Вместо этого он, глядя в пол, спросил:

— Позвонить-то можно?

— Позвонить? Позвонить можно. И мне нужно позвонить. Прямо сейчас… — Донеслось уже с лестницы.

До дома Инночка не дотерпела, да и поговорить там не дадут, позвонила Фридке прямо с улицы, с сотового:

— Ты дома?

— А где мне быть? — удивилась Фрида. Официально она нигде не работала, жила на стипендию областного Союза писателей и редкие гонорары.

— Не занята? — нервно спросила Инночка и, не дожидаясь ответа, предупредила: — Я сейчас подойду.

Идти действительно было недалеко — через мост, которым, собственно, и кончалась Ленинская, а потом в противоположную от рынка сторону, по переулку во дворы. Там, в окружении кустов нераспустившейся еще сирени, стоял двухэтажный старинный дом красного кирпича. Говорят, до революции принадлежал каким-то польским дворянам, то ли Хмелевицким, то ли Новоковальским. После семнадцатого года прошлого века «красный дом» навеки сменил статус: из особняка предприимчивые новые хозяева страны сделали две огромные бестолково спланированные коммуналки. Внутренние перегородки без конца сносили и ставили новые, то каменные, то фанерные, в зависимости от изменения состава жильцов, озверело судились за «квадраты» жилплощади… В общем, «красный дом» был во всех отношениях зданием историческим, практически все социальные ураганы двадцатого века оставили в нем свой след, и только огромные изразцовые печи, давным-давно переделанные в газовые, имели прежний хмелевицко-новоковальский внешний вид.