Сергей Солоух - Игра в ящик

А пропасть можно, и очень даже запросто, в чем Боря лишний раз убедился вновь и всего лишь пару дней тому назад, просто закинув удочку. В неформальной дачной обстановке завязал непринужденную беседу с героем соцтруда, маминым другом А. П. Загребиным. Но, увы, ответом на все намеки была лишь пара новых анекдотов о Чапаеве. Один даже обидный – про «сук» и и «недосуг». Определенно не желал Афанасий Петрович в очередной раз перемолвиться с директором ИПУ Антоном Васильевичем о Бориной судьбе.

И неудивительно. Во-первых, разговаривать о распределении после аспирантуры в Миляжково следовало уже не с директором ИПУ, а как минимум с замминистра угольной промышленности. А во-вторых, виды видавший Афанасий Петрович не сомневался, что эта просьба последней не станет, а, наоборот, будет прологом, увертюрой к бесконечному потоку все новых и новых, если этот, считай пасынок, останется в Москве. К чему такой балет ему, А. П. Загребину, который легко и в любой момент утешит мать ребенка здесь, в Южносибирске, посадив сынка рублей на двести пятьдесят в комбинат, ну хоть вот, чем плохо, Южносибирск уголь? Вот так-то, поведал Афанасий Петрович Борьку про то, как Анка пригласила Петьку в баню, и, замахнув белый кусок груздя, вполне отечески добавил:

– Да зачем тебе эта Москва, Борис? Знаешь, правильно древние греки говорили: лучше быть первым в области, чем вторым в столице. Да и кто тебя вторым возьмет, ты сам подумай?

И тут крыть было нечем. Олечка Прохорова вот, например, не рвалась. Тема Толкина-Прополкина сама собой исчерпалась, а тема водного подвига, броска во имя девушки Оли через реку, против всех надежд и ожиданий, развития не получила. За все эти месяцы двумя-тремя десятками слов, не более того, пополнилась стенограмма обмена между Олечкой и Борей. Да и слова в этой приписке сбоку все были самые обыкновенные: «дай», «положи», «привет», ничего крылатого и заковыристого, столь свойственного ее дружескому тону, из уст О. Прохоровой не вылетало. И таял, таял, верный шанс осесть и закрепиться здесь, в ближайшем Подмосковье, под боком города, столицы, в которой все снабжение, и продуктовое, и промтоварное, по первой категории.

Одна лишь книга маялась у Катца в ящике стола. Сидра. Анн Арбор. Иллинойс. Лишь только этот завернутый в газету томик оставался каким-то знаком, видимым свидетельством еще существующей связи с дочкой профессора, последней ниточкой, но как и – главное – когда за нее дернуть, чтоб не порвать и не лишиться всего и окончательно, Борек не знал. А тут такие перспективы. Вдруг и сразу.

На Подвойской в вагон вошли контролеры, с особой неприязнью именуемые здесь, в ЛПЗ Миляжково МО, на ненавистный фашистский корень, ревизорами. Мехами сжимая воздух, сошлись у Бориной скамьи и не спросили у него билет. Быстро раскрыл-закрыл ладошку перед суровой сворой ж/д зондеркоманды Борин попутчик, продемонстрировал им щит и меч – и улетучились, исчезли. Вот это фокус. А ведь, пожалуй, так же просто, «туз-король» в руке, может поставить смирно и другое подразделение карательно-надзорных органов – паспортный стол, например. И отдел кадров. Борина голова кружилась.

– Это хорошо, что вы, Борис, как раз в этой самой лаборатории, – все также ласково поглядывая на аспиранта третьего года обучения ИПУ Б. Б., говорил товарищ в кепке, и Катцу льстило, что товарищ помнит его имя, и в смысл определения «этой самой» Боря не вдавался, он даже не удивился тому, что попросту, в какой именно лаборатории он крутится, попутчику известно.

– Очень вы вовремя вернулись, вас только нам и не хватало, – продолжил уже наверное, уже должно быть капитан и вынул из кармана маленький блокнотик. – Давайте встретимся. Поговорим. Не против? Шанс, как говорится, обоюдный. В пятницу днем вам будет удобно? Вот и хорошо. И славно...

– Дом очень похож на ваш, Борис, сразу узнаете, – сказал, уже прощаясь, под стук сходящихся в атаке буферов и скрип вцепившихся в железо тормозных колодок.

– Миляжково. Следующая остановка – платформа Фонки.

В ближайшую пятницу, откатившись от Октябрьского проспекта на то критическое расстояние, где дома внезапно утрачивают буквенные индексы, «А», «Б» и «К4», особого сходства с городом детства Борис не обнаружил. Все здесь, в административно-командном центре Миляжково, было каким-то мелким в сравнении с родной трапецией Южносибирска. Там, где привычные масштабы требовали пяти этажей, едва лишь наскребалось три. Где башенка сама просилась увенчать угол строения, какой-то детский грибок лежал нашлепкой без флагштока. Ну да, колонны ложные, пара-другая эркеров и брандмауэры по всему периметру, но арок не было. Не было родового знака, той отличительной черты, без которой в единый желто-красный ансамбль все Борю окружившее серо-зеленое не связывалось. Он вздохнул и нырнул в дыру подъезда, неполноценность эстетического удовлетворения надеясь компенсировать сердечной теплотой задушевной беседы.